Роте является первым борцом за существование легенды Киффхаузена о Фридрихе II. Он рассказывает: «От этого императора...пошла новая ересь, которая еще живет среди христиан, и они верят, что император Фридрих еще жив и останется живым до Судного дня, что после него никто не станет настоящим императором. Обретается он на горе Киффхаузен в Тюрингии в разрушенном замке и в других разрушенных крепостях, принадлежащих империи, говорит с людьми и иногда дает себя увидеть. Это мошенничество – дело рук дьявола. Этим он искушает язычников и простодушных христиан». Чего именно ожидали искушаемые от императора, придворный капеллан к сожалению нам не открывает. Так как крепость Киффхаузен в 1407 году еще считалась пригодной для жилья, Роте открыто описывает в 1421 году легенду о Фридрихе на действительно ранней стадии развития. Под «пустынным замком» могла пониматься заброшенная часть обширного дворцового комплекса. Во всяком случае Фридрих появляется здесь только в образе пилигрима. В это же время городской священник Айнбека, Теодерих Эгельгус, упоминает о «слухе», распространившимся после сожжения Тиля Колупа, в котором говорилось, что император Фридрих II еще живет «in castro confusionis» (в разрушенном замке). Знаменитый философ Готфрид Вильгельм Лейбниц незадолго до 1700 года будучи брауншвайгско- люнебургским придворным историографом прокомментировал это замечание Эгельгуса удивительным образом так, что «confusio» нужно читать как «Cufhusen» или «Киффхаузен». В другом месте Эгельгус точно называет место – «castrum Kyffhusen». Гессенская хроника конца 15 века со ссылкой на Эгельгуса повествует об императоре Фридрихе: «Пребывает в Тюрингии, и должен жить в замке Киффхаузен».

Новшество, что он ждет дня своего возвращения в полой горе, привносит листовка 1537 года, через двенадцать лет после битвы при Франкенхаузене у подножья Киффхаузена, в которой полегло более 6000 приверженцев Томаса Мюнцера. В этом варианте легенды идет речь о пастухе овец, которого император Фридрих якобы сам проводил в гору, чтобы отблагодарить за песню. Там он показал ему воинов и оружие, с помощью которого освободит Гроб Господень. Прочие традиционные задачи императора, реформы церкви и государства, стали отчасти беспредметны после первого этапа реформ Лютера, но после начала немецкой раннебуржуазной революции в революционном хилиазме Крестителей из Мюнстера (1534/35) на открытую критику больше никто не отваживался. Идеализация легенды была следствием глубокой общественной депрессии. Такая покорность судьбе уже с середины 14 века наблюдается в легенде о Фридрихе, и тем не менее возникает вопрос, почему революционно настроенные крестьяне центральной Германии собирались именно на Киффхаузене. Возможно, освящение капеллы для паломников в Унтербурге у Киффхаузена в 1433 году связано с верой в возвращение старинного императорского величия, освещенного фальшивым блеском, и связанных с ним, но в феодальных условиях абсолютно нереальных надежд на возвращение «мира и права»? То, что после увядания этих туманных ожиданий после убийств крестьян 1525 года вера в чудо Киффхаузена выжила, доказывает не только листовка 1537 года, но и большое внимание, вызванное в 1546 году душевнобольным портным из Лангензальца, жившим в руинах крепости и выдававший себя за «императора Фридриха». Известие об этом проникло даже на смертный одр Лютера в Эйслебене. Чтобы предотвратить беспокойства, граф Шварцбургский приказал прогнать портного. Но еще через полвека в одном «дворянском зерцале» имеются указания, что это событие «у многих еще свежо в памяти».

Наряду с крепостью Киффхаузен в ученой литературе о спящем императоре предпочтительное место занимает сказочная «крепость Кайзерслаутерн». В «разговоре одного римского сенатора с одним немцем, произошедшем в году 1537» итальянец спросил, что рассказывают в Германии об императоре Фридрихе. В Италии якобы все еще говорят о его таинственном исчезновении и о предсказании, что к определенному сроку он снова объявится в Германии. Его собеседник с поэтическим именем Парцифаль ответил на это: император, дескать, живет в пещере при Кайзерслаутерне – то есть не в «крепости», а в горe Доннерсберг – но некоторые люди считают, что он сидит в горe около Франкенхаузена и иногда является пастухам овец.

Таким образом здесь совершился переход от возвратившегося императора к императору «оседлому». В то же время исторический образ принимает мистические функции бога Водана, чей культ существовал на Доннерсберге и вблизи Киффхаузена. Невозможно с уверенностью отделить дохристианское наследие от новых поэтических элементов украшения. Народная фантазия и отсвет «ученой» фантастики вновь и вновь создавали образ спящего императора Киффхаузена нового образца, как это можно увидеть уже в 1681 году у собирателя легенд Претория: с длинной бородой, сидя глубоко в горe за круглым столом и ожидая дня, когда вороны перестанут кружить вокруг горы...

Здесь появляются знаменитые вороны, происхождение и значение которых все еще остается загадкой. К сожалению в записках авторитетных хронистов содержатся в основном личные ингредиенты и украшательства, перенятые от старших авторов, так что настоящая сущность старой народной легенды в конце концов сошла на нет. Типичным является публикация городского врача Нордхауза Г.Г. Беренса, чей позднее литературно обработанный рассказ послужил Фридриху Рюкерту «фабулой» к его знаменитому стихотворению о Барбароссе. В его «Hercynia curiosa» («Курьезный Гарцвальд»), много раз переписывавшимся с 1703 года, Беренс относит легенду о Фридрихе к сфере адских фантасмагорий. Предположительно хранящееся в горe сокровище дало бы повод преступным спекуляциям с глупостью легковерных. Как и в народной книге 1519 года легендарный император называется «Аэнобарбусом или Барбароссой, то есть Красной-Бородой», но с этим именем не было связано никакой политической или социальной программы. Мотив, почему этот император «бежал с несколькими сподвижниками», упоминается так же незначительно, как и задачи, которые он должен выполнить после возвращения к нему власти незадолго до Судного дня. Меж тем, борода спящего уже переросла через стол. Пастуха-овчара, которого он призвал к себе с помощью карлика, спросили, «летают ли еще вороны вокруг горы». Когда тот утвердительно ответил на этот вопрос, Краснобородый сказал, что тогда должен спать еще сто лет.

Однако после заверения, что Фридрих погиб во время крестового похода в Малую Азию, Беренс следующим образом ограничил ту определенность, с которой тот изображался в качестве истинного легендарного императора: «Некоторые скажут: что живущий в горe император Фридрих является другим человеком, а настоящий мертв и умер в Апулии в флорентийском замке, отчасти отравлен, отчасти задушен своим сыном Манфредом».

Окончательный перенос легенды Киффхаузена на личность Фридриха Барбароссы последовал лишь в литературном обращении к средневековью, которое особо отличало немецкий романтизм. Склонность к сентиментальной идеализации средневекового времени императоров получила дальнейшие импульсы после распада Священной Римской Империи Германской Нации, о котором 6 августа 1806 года приказал объявить император Франц II из династии Габсбургов в венской церкви Девяти Ангельских Хоров. Несмотря на этот торжественный церемониал один английский историк сравнил купеческо-расчетливую манеру этой ликвидации с устранением акционерного общества. Такого рода «деловой подход» не менее отчетливо отобразился в поведении бывших «акционеров», немецких князей, по отношению к Наполеону. Будучи крайне удручены таким исходом, патриоты вроде Йозефа Гёрреса мечтали о возрождении старого тысячелетнего рейха, в котором не могло быть места для непреклонно летающих вокруг горы «воронов Киффхаузена». В 1807 году Гёррес во вступлении к изданным им Немецким народным книгам описал свое «посещение» Фридриха Барбароссы, который держал глубоко в горе совет в окружении великих германской истории. От него он якобы получил задание «оживить» старинные истории. Меж тем, Венский конгресс 1815 года безжалостно развеял надежды немецких патриотов, подчинив многих жителей Германии власти надменных и враждебных народу князей, которые ничто не забывали и ничему не учились. Возможно, что опубликованное в 1817 году стихотворение Фридриха Рюкерта, было написано под впечатлением этого конгресса, так как основной тон песни, которому также соответствует очень простая мелодия, выдержаны в минорной тональности: