– Я комендант Смольного Мальков. Открывай немедленно, никого не тронем. Не то забросаем ваше логово гранатами к чертовой бабушке!..

Прошло около минуты, и дверь чуть приоткрыли, не снимая цепочки. Кто-то пристально посмотрел на меня и сказал в глубину квартиры:

– Не брешет. Верно, Мальков!

Дверь распахнулась. На пороге стоял невысокий худощавый пожилой человек с пистолетом в одной руке и гранатой в другой. Я его знал. Это был известный тогда в Питере «идейный» анархист, из тех, которые дрались лихо. Выходит, наши латыши вместо студентов нарвались на анархистов, а те, народ отчаянный, услыхали, что их кто-то намеревается арестовать, и, не раздумывая долго, кинулись в драку.

Жертвы были не только с нашей стороны, у анархистов подстрелили одного из вожаков. Насмерть. Наш же командир ничего, выжил. Пролежал в госпитале недели полторы-две, встал на ноги и явился в Смольный. Здоров, говорит, возвращаюсь в строй, а на самом лица нет.

Велел я ему еще с недельку отлежаться, а начпроду приказал усиленно питать его. Сложнее было с одеждой. Его теплая, почти новенькая офицерская шинель на меху была продырявлена пулями и так залита кровью, что никуда не годилась. Ничего взамен у него не было, морозы же стояли лютые.

Надо выручать парня. Пошел я в Ревком, чтобы выпросить денег на покупку новой шинели; куда там, насчет денег и слушать не хотят. Еле уговорил Феликса Эдмундовича. Он меня поддержал и дал указание выдать 300 рублей на покупку новой шинели.

На следующий день после стычки с анархистами в комендатуру Смольного явился один из них, тот, что вчера дверь нам открыл. Волосы до плеч, бородка клинышком, на голове мятая фетровая шляпа, на плечи накинута теплая пелерина – носили тогда такую одежду: пальто не пальто, а что-то вроде широкого балахона без рукавов.

Вошел, сел без приглашения, небрежно развалившись на стуле. В углу рта дымится изжеванная папироса.

– Товарища нашего убили. Так? Хоронить надо по всей форме. Так? Веди к Ленину! Так.

Встал я из-за стола, подошел к нему и как мог спокойно отвечаю.

– Прежде всего сядь прилично, не в кабак пришел. К Ленину я тебя не пущу, не о чем тебе с Лениным разговаривать. Насчет похорон можешь с управляющим делами Совнаркома Бонч-Бруевичем договориться. Только и к Бонч-Бруевнчу я тебя тоже не пущу, пока не бросишь фокусничать.

Он вскипел:

– Что значит фокусничать?

– А то. Вынь сначала бомбы, – я ткнул пальцем во вздувшуюся возле пояса пузырем пелерину, – отдай пистолет, вот тогда я, так и быть, спрошу Бонч-Бруевнча, захочет ли он с тобой разговаривать.

Анархист гулко расхохотался, обнажив гнилые, прокуренные зубы.

– А ты, оказывается, ушлый. Так? Ладно, на тебе бомбы, держи, буду возвращаться от вашего Бонча, возьму. Так! Веди к своему управляющему, Так.

Распахнув пелерину, он вытащил из-за пояса несколько ручных гранат-бутылок и здоровенный кольт.

– Все?

– Нет, – говорю, – не все. Пистолеты, что у тебя в карманах, тоже давай. Тут они тебе ни к чему.

Продолжая заливисто хохотать, анархист вынул из каждого кармана брюк по нагану и, выложив на стол, присоединил к бомбам, Я сгреб весь его арсенал в ящик стола, запер на ключ, позвонил Бончу и отправил анархиста к нему.

Вернулся мой анархист от управляющего делами Совнаркома примерно через час, вполне довольный.

– Ну вот, договорился. Так. Похороны устроим что надо, первый сорт. Так. Давай оружие. Так. Я пошел.

– Договорился так договорился. Тем лучше. А насчет оружия… Зачем тебе столько? Того и гляди сам взорвешься, людей покалечишь. Держи свой револьвер, – я протянул ему один наган, – а остальное пусть останется у меня, сохраннее будет.

Думал я, рассвирепеет анархист, уж больно они все до оружия были падки, однако ничего.

– Жмот ты, – говорит, – вот кто. Так! Ну, да черт с тобой, оставь себе эти цацки на память. Так. У нас этого добра хватит, не пропаду. Так!

На сей раз наша встреча с представителем анархистов закончилась мирно.

Сами по себе «идейные» анархисты, состоявшие в своем большинстве из бунтующей деклассированной интеллигенции, особой опасности не представляли. Но, вольно или невольно, они служили притягательным центром для всякой темной публики, любителей легкой наживы, аферистов, авантюристов, просто отъявленных бандитов, грабителей и прочих представителей уголовного мира. Нередко разнузданная, демагогическая агитация анархистов оказывала некоторое влияние и на кое-кого из незрелых и недостаточно классово закаленных солдат, матросов и даже рабочих. Поэтому Советской власти вскоре пришлось всерьез взяться за анархистов.

Прошло какое-то время, и я воочию увидел, к чему приводит разлагающая деятельность.

Как-то под вечер позвонил мне по телефону Подвойский и попросил зайти в Ревком. Прихожу, сидит Николай Ильич туча тучей. Я сразу смекнул, что стряслась какая-то беда. Так оно и оказалось.

Спокойно, не повышая голоса, Николай Ильич рассказал, что несколько дней тому назад в Петроград вернулся с Украины отряд моряков-кронштадтцев, человек этак в пятьсот или даже побольше. Расположился отряд в помещении какого-то училища на Невском. Ведут себя матросы безобразно, разложились, пьянствуют, дебоширят. Завелись в отряде анархисты, они и верховодят. Довели отряд до ручки.

– Придется, как видно, отряд разогнать, а зачинщиков арестовать и судить по всей строгости революционных законов.

– Вот тебе и кронштадтцы! Опозорили Балтийский флот! – с горечью закончил Подвойский.

Мне стало до того горько, что и слов нет. Чтобы наши балтийцы, краса и гордость революции, превратились в шайку бандитов? Не может того быть!

– Николай Ильич! А не вышла ли какая ошибка? Может, это не кронштадтцы, не матросы вовсе?

– Нет, брат, данные точные. И что отряд матросский – точно и что безобразничают – тоже точно. Другое дело, может, весь отряд и не так плох, только какая-то его часть разложилась. Проверить проверим, но отряд придется, по-видимому, расформировать, Зачинщиков – под суд. Вот тебе и поручаем проверить всю эту историю.

Вышел я из Ревкома как вводу опущенный. Словно в самую душу мне наплевали. Неужто, думаю, до такого наша братва докатилась? Нет, не так тут что-то.

Рассуждать, однако, особо не приходится. Надо действовать, а как? 500 моряков не шутка, это тебе не дюжина анархистов.

Чтобы наметить конкретный план действий, решил провести основательную разведку. Дело это поручил комиссару 1-го коммунистического отряда латышских стрелков Озолу.

На Озола, рижского металлиста, большевика-подпольщика, можно было положиться как на каменную стену. Немногословный, всегда спокойный и выдержанный, Озол обладал поистине стальной волей, когда речь шла о борьбе за дело революции. Латышские стрелки, да и все, кто знал Озола, уважали его и крепко любили. Хороший был парень, надежный!

Пригласив Озола к себе, я коротко изложил ему суть дела. К моему предложению пойти на разведку он отнесся с таким невозмутимым спокойствием, как будто речь шла о прогулке ради собственного удовольствия. Между тем задача ему предстояла не легкая. Надо было проникнуть в отряд, тщательно изучить его расположение, лично осмотреть места хранения оружия, ознакомиться с караульной службой, присмотреться к матросам. И все это нужно было делать так, чтобы никто тебя ни в чем не заподозрил, иначе могли вышвырнуть из отряда, не дав собрать никаких сведений, а то и просто прикончить, если информация, которой располагал Подвойский, хоть вполовину соответствовала действительности.

Все тщательно обсудив и взвесив, мы избрали самый простой, естественный путь. Озол, захватив на всякий случай кого-либо из своих стрелков, является в отряд будто бы в поисках приятеля, матроса Иванова, с которым вместе брал Зимний. С какого корабля Иванов, ему неизвестно, знает одно – кронштадтец. Дело это в те времена было обычное и никаких подозрений вызвать не могло. Среди моряков отряда наверняка найдется не один Иванов. Всех их Озолу, конечно, покажут, Матросы – народ радушный. С каждым из Ивановых Озол будет разговаривать и, убедившись, что это не тот Иванов, который ему нужен, будет просить показать другого, таким образом проведет два-три часа в отряде, выяснит все, что требуется.