Ребята оживились:

– А, старый знакомый! Как же, с Гельсингфорса его помним. Ну, от нас он не уйдет.

Вызвал я машину, и вот мы, пятеро балтийских матросов, уже мчимся по безлюдным заснеженным улицам ночного Петрограда.

Нужный дом нашли без труда. В глубине подворотни, закутавшись с головой в длинный, до пят, овчинный тулуп с высоким стоячим воротником, спал непробудным сном, примостившись на табуретке, здоровенный дворник. Проснулся он лишь после того, как Манаенко приподнял его за шиворот и силой поставил на ноги, да и проснувшись, не сразу понял, что от него требуется.

Сообразив, наконец, что мы намереваемся с его помощью проникнуть в одну из квартир бельэтажа, дворник не на шутку встревожился. Судя по его виду, по тем взглядам, которые он исподлобья бросал, не трудно было догадаться, что он принял нас за грабителей.

Стремясь успокоить дворника, я сказал, что мы не бандиты, а революционные матросы к действуем по приказу Военно-революционного комитета. Если мои слова и произвели на него какое-либо впечатление, то скорее обратное тому, которого я добивался. «Революция», «Военно-революционный комитет» – все эти слова действовали на матерого блюстителя буржуазного благополучия, много лет дружившего с городовыми да жандармами, совсем не успокоительно. По его понятию, революционные матросы были ничуть не лучше бандитов. Дворник кряхтел, угрюмо бурчал что-то в свою дремучую бороду и не выражал ни малейшего желания выполнить наше требование. Пришлось снова взять его за воротник тулупа и основательно встряхнуть, прежде чем он отпер массивную парадную дверь и показал нужную квартиру.

Поднявшись по широкой, устланной ковровой дорожкой лестнице, мы остановились. В голове теснились тревожные мысли: что, если, услышав за дверью незнакомые голоса, нам не откроют? Дверь-то такая, что скоро не выломаешь. А вдруг в квартире помимо парадного имеется черный ход, и, пока мы будем ломиться в парадную дверь, Керенский им воспользуется и убежит? Немало было всяких «если», но предаваться размышлениям не было времени.

Наскоро обменявшись мнениями и выяснив у дворника, что черный ход действительно есть, мы разбились на две группы. Двое матросов отправились караулить черный ход, а мы, втроем, выждав минут пять – десять, чтобы дать товарищам время занять пост, приступили к действиям.

Вынув из-за пояса пистолет, я велел дворнику позвонить в дверь и сказать, что он принес срочную телеграмму. Потоптавшись с минуту на месте, дворник нерешительно потянулся к звонку. Позвонил один раз, другой, наконец за дверью послышались чьи-то быстрые шаги и взволнованный женский голос спросил:

– Кто там?

– Телеграмма барыне, срочная, вы уж извиняйте, – скороговоркой выпалил дворник, с опаской поглядывая на мой пистолет.

– А, это ты, Потапыч! Минутку.

В голосе говорившей послышалось облегчение. Загремели запоры, и дверь широко распахнулась. В то же мгновение я оттолкнул плечом неуклюжего Потапыча и стремительно шагнул в неярко освещенную роскошную прихожую. Миловидная молодая женщина в простеньком, небрежно накинутом халатике слабо вскрикнула и, испуганно прижав руки к груди, прислонилась к стене, глядя на внезапно появившихся матросов широко раскрытыми от ужаса глазами.

– Не волнуйтесь, гражданка, – как можно деликатнее сказал я, – по приказу Военно-революционного комитета мы должны проверить, нет ли у вас посторонних.

– Что вы, что вы, какие посторонние? Ведь ночь на дворе! Дома только барыня и ее сестра, даже барина нету, он в отъезде.

– Барыня? А вы кто же будете?

– Я? Я – горничная. Маша…

Несколько придя в себя и осмелев, она даже кокетливо улыбнулась.

– Коли так, давай, Маша, сюда свою барыню да показывай квартиру. Проверим.

В отличие от Потапыча Маша весьма ревностно отнеслась к нашим распоряжениям, и уже через пару минут перед нами предстали две пожилые дамы, а в многочисленных комнатах загорелся яркий свет.

Спросив хозяйку, нет ли в квартире посторонних, и получив отрицательный ответ, мы приступили к обыску. Осмотрели все комнаты, ванную, кухню, заглянули в гардеробы, под диваны и кровати, обшарили каждую щель – никого. Тогда я решил действовать напрямик.

– Гражданка, – обратился я к барыне, – нам известно, что у вас скрывается Керенский, куда вы его спрятали?

– Александр Федорович?! – всплеснула руками хозяйка. – Ночью? Помилуйте! Да он вообще месяца два не показывался. С тех самых пор, как уехал, как произошел этот ужасный… – она запнулась, – этот, эта… революция.

На лице ее было такое неподдельное изумление, что сомневаться в правдивости ее слов не было никаких оснований. Извинившись за поздний визит, мы покинули квартиру и отправились по второму адресу, на Литейный. Там повторилась примерно такая же история. Пришлось возвращаться в Смольный с пустыми руками.

– Ну, – встретил меня Подвойский, – привез Керенского?

Я удрученно развел руками.

– Что, не нашли? Признаться, я этого ожидал. Данные-то были не очень надежные, однако проверить следовало. Зато теперь мы твердо уверены, что в Петрограде Керенского нет. Так что, Павел Дмитриевич, не расстраивайся, не зря съездил.

Пришлось утешиться разъяснением Николая Ильича, а досада все же оставалась. Куда как было бы хорошо поймать этого мерзавца Керенского!..

А тут прибавилось новое огорчение. Дня через два после неудачи с Керенским мне приказали арестовать группу студентов и гимназистов из буржуйских сынков, затеявших контрреволюционный заговор.

Группка была небольшая, этак с десяток человек – молокососы, белоподкладочники. Направил я на операцию несколько латышских стрелков во главе с заместителем командира отряда, охранявшего Смольный, а сам не поехал. Дело, решил, ерундовое, обойдутся. А получилась сплошная чепуха. То ли адрес товарищам записали не совсем точно, то ли латыши сами что-то напутали, только, найдя дом, где проходило контрреволюционное сборище, и поднявшись на нужный этаж, латыши начали стучать в дверь противоположной квартиры, а не туда, куда следовало.

Из-за запертой двери спросили, что нужно. Не тратя времени на дипломатию, командир группы ответил:

– Отпирай! Как враги народа, вы арестованы.

В ответ загремели выстрелы.

Командир, человек смелый и решительный, недолго думая, кинулся к двери и начал ее высаживать. Ну, его сквозь дверь и подстрелили, как куропатку. Он упал, обливаясь кровью. Ребята оттащили своего командира от злосчастной двери, залегли и открыли огонь из винтовок. Им отвечали из пистолетов. Такая пальба поднялась, настоящее сражение.

Стреляли латыши, стреляли, извели по паре обоим, никакого проку: противник не сдается, а командир истекает кровью. Оставив двух человек на страже, стрелки подхватили своего командира и поспешили в Смольный за подмогой.

Ввалились они ко мне, докладывают, а тут не до доклада. Командир еле дышит. Вызвали мы скорее врача и отправили раненого в госпиталь, потом начали разбираться.

Рассказ латышей удивил меня необычайно. Чтобы студентики и гимназисты, белоручки, маменькины сынки оказали такое сопротивление и устояли против латышских стрелков? Не может такого быть! Что-то тут не так. Надо самому ехать!

Вместе с расстроенными латышами отправились к месту происшествия. Поднялись на третий этаж, где нас ожидали двое стрелком, оставшихся в охране, глянул я на номер квартиры и плюнул с досады. На двери ясно виднелась цифра пятнадцать, студенты же отсиживались в шестнадцатой квартире.

Разбил я свой отряд на две группы: одним велел штурмовать квартиру № 16, а сам с несколькими латышами решил прорваться в пятнадцатую квартиру. Надо же разобраться, что за воинственный народ там засел.

С шестнадцатой квартирой никакой возни не было. Вышибли латыши дверь, а за ней – никого. Обшарили всю квартиру, опять ни души. Заслышав перестрелку, студенты вместе с хозяевами квартиры удрали через черный ход (поймали их только несколько дней спустя).

Пока латыши обыскивали шестнадцатую квартиру, я занялся пятнадцатой. Встал сбоку двери (чтобы шальная пуля не зацепила) и крикнул во весь голос: