Главнокомандующий был вполне доволен. Благодаря выдержке и изобретательности красногвардейских командиров, бунт удалось подавить, не дав заразе перекинуться на другие части. И, что важно: сделано это при минимальных потерях с обеих сторон.

— Оставайтесь, Николай Николаевич в Ставке, для моего спокойствия, — сказал Брусилов Духонину, а я отправлюсь в столицу, доложу председателю правительства, что армия и флот приведены к повиновению.

Глава одиннадцатая

— У меня нет к вам недоверия, но порой мне бывает так трудно вас понять, Михаил Макарович.

Ленин глядел на меня со своим знаменитым прищуром. Я изобразил нечто среднее между недоумением, сожалением, желанием объясниться, ещё чёрт знает чем.

— Если я вас правильно понял, Владимир Ильич, вы не хотите и мысли допустить о возможности отъезда Романовых за границу?

— Романовы преступники и должны предстать перед народным судом! — отчеканил Ленин.

— Даже при том, что главный обвиняемый уже мёртв? — уточнил я.

Ленин поморщился.

— Какая разница? Смерть царя не снимает обвинений с остальных Романовых.

Я хотел начать следующую фразу словами «как сказать…», но передумал.

— Хорошо, Владимир Ильич, допустим, вы правы. Но ответьте мне тогда, что это будет за суд? Толпа на площади, которая приговорит, а потом разорвёт родственников царя на части? — Ленин насупленно молчал. — Нет? Тогда, может, Якобинский суд с его единственным приговором: смерть? Тоже нет? Значит, цивилизованный суд с прокурорами, адвокатами, присяжными; с толпой журналистов наших и иностранных? А вы не опасаетесь, Владимир Ильич, что такой суд Романовых, как бы это помягче выразиться, не так осудит? А такой исход дела, согласитесь, весьма даже вероятен. Это вам надо? И это нет? Тогда остаётся одно: разослать Романовых по весям России-матушки, где местные товарищи осудят их судом тайным и придушат шарфами, или расстреляют в подвалах, или побросают живыми в шахту — кому что понравится!

— Прекратите ёрничать, Жехорский! — не выдержал Ленин. — По-вашему, лучше отпустить их вот так, без покаяния?

— Для международного престижа новой власти, безусловно, лучше, — кивнул я. — Только почему без покаяния и почему всех?

В полных неприятия Ленинских глазах зажёгся интерес. Ободрённый, я продолжил:

— Во-первых, покаяние: официальное и публичное. Во-вторых, служение кого-то из Романовых народу, в искупление грехов, здесь, в России. В-третьих, никакой антиправительственной деятельности других Романовых там, за рубежами Отечества.

— Интересно, как вы собираетесь этого добиться? — спросил Ленин.

— Исключительно методом убеждения, — тонко улыбнулся я. — Как скажет несколько позже один очень нехороший человек: «Я сделаю ему (в нашем случае одному из Романовых) предложение, от которого он не сможет отказаться».

Лицо Ленина стало задумчивым.

— Скажите, Михаил Макарович, — спросил он, — через сто лет все будут такими циниками?

Я пожал плечами.

— Цинизм индивидуума прямо пропорционален идиотизму властей.

— Сами придумали? — спросил Ленин.

— Не знаю. Боюсь, что да, — честно ответил я.

— Ну, хорошо! — Ленин прихлопнул ладонями по подлокотникам кресла. — Всё это надо хорошенько взвесить и обсудить, но я начинаю склоняться к мысли, что нам это подойдёт. Скажите, кого вы выбрали в качестве жертвы?

— Михаила Александровича Романова, — чётко ответил я.

— Так я и думал! — воскликнул Ленин. — Ещё один вопрос: как бывший Великий князь сможет послужить народу?

— Это обсуждаемо, Владимир Ильич. Например, он может занять ответственный пост в министерстве иностранных дел. К тому же, я думаю, он мог бы возглавить какую-нибудь партию, лучше вновь созданную.

— Это ещё зачем? — удивился Ленин.

— Чтобы внести раскол в ряды наших противников, — ответил я.

Дар убеждать у Ленина был много выше, чем у меня, потому вскоре я получил добро на улаживание великокняжеских дел.

Убедить Великого князя принести себя в жертву ради спасения жизни остальных членов семьи оказалось много легче, чем я себе это предполагал. Видимо жертвенность была у него в крови. Разумеется, слово «жертва» в разговоре не присутствовало, — я хоть и циник, но не садист же — просто в конце беседы Михаил Александрович выглядел так, словно взошёл на эшафот.

19 сентября 1917 года в Петропавловском соборе, что расположен на территории одноимённой крепости, в присутствии Местоблюстителя Патриаршего Престола, представителей властей (в том числе военного и морского министров), представителей большинства политических партий, в присутствии прессы — куда же без неё? — Великий князь Михаил Александрович от имени Дома Романовых говорил Покаянное Слово. Не буду приводить речь полностью, — да и не помню я её, честно говоря, целиком — ограничусь наиболее важными, с моей точки зрения, высказываниями.

«… за то что, будучи наделёнными верховной властью, не смогли уберечь народ наш от бед многих, исходящих как со стороны врагов Державы нашей, так и стороны отдельных подданных наших, коих наделили мы незаслуженной властью…»

«… будучи последним из рода Романовых, кто был законным наследником Престола Российского, от себя и от всех Романовых, как ныне живущих, так и будущих, перед лицом Бога и Народа нашего, подтверждаю отречение наше и отказ от всех прав на Престол Российский на веки вечные…»

«… Да простятся нам прегрешения наши, да снизойдёт на нас прощение Божие и милость народная!»

Это случилось днём, а вечером я провожал Машу, которая уезжала в Москву для участия во Всероссийском Сельском Сходе…

Пока в Москве крестьяне решали дела земельные, в Питере провела учредительный съезд новая политическая партия, скромно поименовавшая себя «Русская Консервативная Партия». Председателем партии, как вы уже, наверное, догадались, был единогласно избран гражданин Романов Михаил Александрович.

И потянулись за «бугор» остатки последней династии русских царей. Правда, не все. Граждане Кирилл Владимирович и Николай Николаевич Романовы «добровольно» решились усилить залог, внесённый Михаилом Александровичем, и так же остались в России.

***

На Всероссийском Сельском Сходе назревала драка. Словесная перепалка себя уже исчерпала, и дело шло к рукопашной. Спорили по вопросу безвозмездного отчуждения, иными словами, конфискации, помещичьей земли. На этом настаивали крестьяне, против этого выступали помещики — тоже делегаты Схода. Большевики, против обыкновения, теперь отмалчивались, предоставив разруливать проблему эсерам. Всё разрешилось, когда председательствующая на съезде Мария Спиридонова предоставила слово министру финансов эсеру Натансону.

Марк Андреевич хитро посмотрел в зал и выдал такое, от чего все рты поразевали. «Помещичья земля будет передана крестьянам безвозмездно и никак иначе! — заявил оратор, сорвав бурные аплодисменты двух третей зала. — Земля будет передана крестьянам государством, которое выкупит её у помещиков, — продолжил оратор. Ахнула оставшаяся треть».

Хитрован Натансон всё рассчитал точно. Он дал помещикам возможность уцепиться за собачий хвост, после чего принялся рубить этот хвост по частям, пока в руках у помещиков не остался лишь кончик хвоста, за который они, собственно, и держались. Сначала он объяснил, приободрившимся было крупным землевладельцам, что не вся помещичья земля будет выкуплена по одной цене. И пошёл сыпать цифрами.

Обалдевшие помещики уяснили только одно: чем больше у них земли, тем меньше они получат выкупа за последнюю десятину. Но это было только начало. Натансон объяснил, что выкуп за землю на руки выдаваться не будет. Его положат в только что образованный «Российский сельскохозяйственный акционерный банк», в котором часть акций будет принадлежать государству, а часть им, помещикам. В качестве взноса им будет зачтена сумма выкупа их же земли. На руки же новоявленные акционеры получат, нет, не акции, — расписки о том, что таковые акции у них есть.