– Господь с вами! – усмехнулся я. – Мне ведь терять-то и нечего! Да и гуляю я сам по себе. Страшнее кошки зверя нет, так что вы меня теперь лучше бойтесь.

Галемба сунулся в боковой карман и в следующее мгновение был распят на полу

– Пусти! – захрипел он, дергаясь. – Там аэрозольный баллончик! От астмы! Да не ношу я оружия!

– Зато я ношу, – соврал я на всякий случай, выпуская его заломленную кисть. – И владею им, как вы знаете, прилично.

– Ну и что дальше?! – угрюмо спросил Галемба, возвращаясь за стол.

– Дальше?! Дальше мы крепко надеемся на ваше благоразумие'. – Присаживаясь рядом, я взялся перечислять: – Нас все интересует: пароли, явки, адрес подпольной типографии…

– Какой еще типографии?! – буркнул он.

– Это так, к слову, – пояснил я. – Давай пиши домашние координаты Маевского и всех его присных. Офисы, загородные особняки, виллы на побережье Кавказа или где они там. И учти: я так и так узнаю. Вопрос времени. А если выясню, что ты от волнения хоть единую циферку перепутал в телефонных номерах, рассержусь. А рассердившись, съезжу еще разок в Санкт-Петербург и вышибу дерьмо из твоего братца. Он мне еще за поход на улицу Рубинштейна не отчитался.

Когда Галемба закончил скрипеть мозгами и чернильным «паркером», я попросил его нижайше сопроводить меня до выхода.

– Чтобы лишней крови не случилось, – пояснил я детективу.

– Ну, как все прошло?! – поинтересовался Матвей Семенович, откладывая газету.

– Отменно, – пристегнув ремень безопасности, я проверил наличие хвоста.

Хвоста не было. То ли Галемба не пришел еще в себя, то ли не торопился искать на свою задницу приключений.

– Странный вы, Саша, человек. – Проявитель завел «Москвич». – Вроде и общительный, а видно, что никого до себя не допускаете. В неволе таких, конечно, уважают, да охота вам была так на свободе-то жить!

– Охота пуще неволи, – обронил я.

И охота моя только начиналась. Обогнув церковь Симеона Столпника, которой и завершалась Поварская с нечетной стороны, мы выкатили на Новый Арбат.

Ближе к вечеру я удостоился приглашения на пир. Пир закатил Серик по поводу рождения наследника-первенца. На пиру также присутствовали: Фига, приятель Серика челночник Скалкин, какой-то Чумаков, малый сонный и молчаливый, Матвей Семенович и небольшая делегация от женщин легкого поведения.

Блудницы вели себя церемонно и сдержанно. С Сериком их связывали мало что давние профессиональные отношения; еще и жена Серика была раскаявшейся Магдалиной. О чем, впрочем, за столом этично умалчивалось.

На минутку заскочил Руслан: преподнес имениннику от братвы самурайский меч в ножнах и с длинной рукояткой. Меч, фальшивый, как и внимание братвы, под оживленный гул пропутешествовал вокруг стола и несколько раз был лихо обнажен.

– Давненько я не брал в руки шашку! – вскричал потомок партизана Фигнера, жестоко искромсавши перед собой весь воздух.

– Добрый будет казак! – крякнул Скалкин.

Чумаков попробовал пальцем лезвие меча и язвительно улыбнулся.

– Над люлькой повешу! – заключил осмотр именного оружия Серик.

Женщины-куртизанки тоже сделали подношения – по хозяйственной части: памперсы, мягкие игрушки, соски, ползунки и разнообразные чепчики образовали на стойке бара внушительную возвышенность.

Словом, праздник удался.

– За свежее пополнение разрушителей социализма! – провозгласил Матвей Семеныч.

Он уже изрядно клюкнул, и его завернуло в политику.

– С социализмом, батя, покончено! – возразил челночник Скалкин. – Я вон из Китая вернулся, и даже там рыночная экономика взяла верх по всем фронтам!

– Все китайцы жулье! – Проявитель отправил в рот ломтик нерки и запил его шампанским. – Пока тело не вынесут, считай, зараза еще живет!

– И площадь не переименуют! – поддержал его Фигнер, запуская тему на следующий виток.

Страсти вспыхнули нешуточные. Забыв о новорожденном, пирующие разбились на два лагеря: первые утверждали, что площадь была Красной задолго до революционных событий, а вторые – обратное. Тут же вспомнился Иван Калита, какой-то Гостомысл и были названы разнообразные даты. Защитники постреволюционного происхождения Красной площади ссылались на Троцкого и напирали на традиционное значение червонной масти как цвета пролетарской менструации.

– Неофит! – осудил Скалкин Фигнера. – Хочешь все наши обычаи замарать?!

– Кто неофит?! – взвился Фига. – Да у меня прадед Наполеону вставил! У меня медаль за взятие Парижа!

Перепалка была прервана появлением Лары, любимой девушки охранника Журенко. Она умножила дары Серика, преподнеся ему соковыжималку с подобающими случаю поздравлениями.

– А вот Андрею сообщать не обязательно, – сказала она, подсаживаясь ко мне.

– Да и мне тоже, – ответствовал я.

Она хмыкнула и подняла рюмочку.

– За отца! – объявила Лара.

– Вот это любо! – одобрил ее тост Скалкин.

И все зазвенели посудой в честь счастливого родителя.

– Не вставляет! – поморщился Фига, отодвигая пустую стопку.

Лишь миг на лице его играла борьба страстей, и затем он отлучился в неизвестном направлении.

– Ну, как «Лебединое озеро»? – спросил я у Лары.

– Озеро как озеро! – пожала она плечами.

Закурив длинную, словно карандаш, ментоловую сигарету, она выпустила струйку дыма:

– Чтоб тебе было известно, Андрей совсем не такой темный, как ты себе вообразил!

«А как она, интересно, думает, я себе вообразил? – После ее реплики, рассеянно протаптывая вилкой тропу в горке вареного картофеля, я почувствовал себя довольно хреново. – Может, я и правда себе что-то не так вообразил? Может, извне кажется, что я небрежен со своим лучшим другом? Или она его ревнует ко мне? Лучше, если ревнует».

К шумному столу вернулся Фигнер.

– Вставило! – осчастливил он меня.

Глаза его блестели, как два кабошона по двадцать карат.

Пир затянулся далеко за полночь и лишь однажды был прерван короткой потасовкой. Народный этот обычай, вопреки обвинениям Скалкина в забвении традиций, возродил именно Фига.

– Из бывших проституток выходят самые верные жены! – раскачиваясь, будто лодка у причала, громогласно заявил Фигнер собранию.

Он хотел сделать Серику тонкий комплимент.

– Из кого выходят?.. – покраснел Серик.

– Из про… про… – Среди наступившей тишины Фига еще раз попробовал одолеть запрещенное в кругу присутствующих слово, но только махнул рукой. – Из блядей, короче!

Увесистая оплеуха забросила партизанского отпрыска в дальний угол.

– Зарублю! – Серик выхватил из ножен самурайский меч и пошел на поверженного обидчика.

Как должно себя вести в последнем акте холодное оружие, Чехов умолчал. Но действительность в лице Серика сама дописала классическое изречение.

– Зарублю гада! – сбросив повиснувшего на его шее Скалкина, Серик взмахнул клинком.

Фига проявил исключительную в его состоянии прыть и закатился под бильярд. Пока оскорбленный отец и муж, ползая на коленях, пытался его достать в партере, он выскочил с другой стороны и успел вооружиться увесистым кием.

Прижатые праздничным столом к стене сауны, мы с Проявителем остались в этой стремительной схватке безмолвными статистами.

Как всегда, выиграла в поединке русская наука побеждать. Халтурное лезвие меча разлетелось, ударившись о кий, и Фигнер, используя забытое штыковое упражнение «Длинным коли!», поверг разгневанного Серика на пол.

– Сволочь! – При помощи челночника Серик поднялся на ноги и вытер рукавом разбитый нос.

– А чего он?! – оправдывался Фигнер. – Я ж не хотел! Серик! Ты чего, а?! Ты обиделся, что ль?! Ну, прости!

Далее была выпита мировая, и скомканное празднество продолжилось, ко всеобщему удовольствию.

ГЛАВА 15 ЗАКОН ИСКЛЮЧЕННОГО ТРЕТЬЕГО

Таксы, похожие на два шустрых пылесоса, со звонким лаем атаковали меня в прихожей. Открыла мне матушка Вайса Полина Сергеевна. Открыла, поздоровалась и сразу исчезла в комнатах.