– Говно дело!

Добровольцы из очереди кинулись в погоню за дерзким похитителем. Гудвин скакал сразу через несколько ступеней, отчего монеты веером разлетались в разные стороны. К тому моменту, когда он достиг первого этажа, поднос опустел. Швейцар, будто начинающий голкипер, заметался в дверях. Гудвин молниеносно проскочил под его руками на улицу и, обернувшись, запустил в бедолагу подносом. Бросил он так себе, но, поскольку тот от страха присел, поднос угодил ему точно в лоб. Созданная упавшим швейцаром пробка задержала преследователей и позволила Гудвину спокойно догнать нас с Матреной.

– Сорвалось, блин! – пропыхтел на бегу отчаянный Гудвин.

Сколько раз я еще потом слышал это «сорвалось!». Даже случайные благородные его намерения всегда оканчивались жирной осечкой. Вот характерный случай. Гудвин возвращался к родному очагу в отличном расположении духа, чему способствовали выпитые накануне три бутылки вермута. У дома на углу Садовой он увидал двух девушек, завороженно смотревших на окна четвертого этажа.

– Могу помочь! – предупредил их галантный мой одноклассник. – Чего варежки-то разинули?!

– А то, что мы дверь случайно захлопнули, – робко призналась одна. – Там замок английский.

– Английский! – передразнил ее Гудвин. – Замок английский, табак российский! Эх вы! Тетери! Которое ваше окно?!

– Которое на четвертом, – сказала вторая. – С полосатыми занавесками.

– С полосатыми! – хмыкнул Гудвин. – Ладно! Дуйте на свой этаж и ждите смирно!

Он поплевал на ладони и стал карабкаться по водосточной трубе. До второго ряда окон было еще ничего, а дальше Гудвин начал трезветь. По его собственному признанию, высоты он побаивался, но кураж гнал его вперед. И окончательно уже трезвый, он с трудом дополз до нужного карниза. Изловчившись, Гудвин высадил ногой стекло и запрыгнул в комнату. Окрыленный своим поступком, Гудвин открыл дверь и нос к носу столкнулся с какой-то бедовой старушкой.

– Водят кого ни попадя! – накинулась та на рубаху– парня. – Совсем совесть потеряли!

– Совесть, бабка, мы найдем! – успокоил ее Гудвин. – Ты лучше скажи, где тут выход!

– На тебя смотрит, охальник! Прямо вон шагай! – Старушка скрылась на кухне.

Гудвин хлопнул дверью и, опрокинув по пути чей-то велосипед, в темноте кромешной добрался до конца коридора. Там он нащупал замок и на лестницу уже вы­шел с видом триумфатора. Девушки, терпеливо ожидавшие снаружи, кинулись его благодарить.

– О чем базар, девчонки?! – Польщенный Гудвин пропустил их в квартиру. – Заходите! Будьте как дома!

Одна из девушек зажгла в коридоре свет, а вторая устремилась к своей комнате и дернула ручку. Дверь была заперта.

– А как же?! – спросила она, растерянно оглянувшись.

– Так это у вас в комнате, что ль, замок-то английский?! – огорчился Гудвин. – Ну тогда извините! Второй раз я эту дистанцию не потяну! Принять надо для вдохновения!

«Весь кайф, стервы, обломали! – закончил Гудвин свое повествование, когда мы встретились на следующий день. – Как ты там говорил?! Куда там благими намерениями дорога вымощена?!»

Таким был Гудвин в наши юные годы. Теперь он стоял, опираясь спиной о стену монастырской арки, покуривал равнодушно папиросу, и у деревяшки его лежал засаленный берет с медяками. Узнал ли он меня, нет ли – бог весть. Отвернувшись, я прошел мимо под темными сводами и попал на территорию монастыря. Дорога вела прямо к ступеням собора. Я перекрестился и мысленно произнес: «Господи, верую! Помоги неверию моему!»

В Русском музее Санкт-Петербурга лицезрел я когда-то эскизы Иванова к монументальному полотну «Явление Христа народу». Среди прочих его писанных в Италии персонажей, каковых, надо полагать, наш православный живописец набирал для позирования большей частью из местных католиков, был и некто «Сомневающийся». То есть среди свидетелей данного явления, согласно версии художника, затесался человек, усомнившийся в том, чему мы верим понаслышке и что сам он увидел воочию. «Стоит ли после этого рассуждать о доказательствах?! – как бы хотел этим сказать умница художник. – Да и стоит ли вообще о них рассуждать?» Доказанная теорема становится научным фактом, лишающим нас даже иллюзии свободного выбора. Людям, я думаю, свойственно сомневаться. Возможно, именно эго и делает их людьми. В чем, правда, я лично сомневаюсь.

Свернув направо, я медленно двинулся вдоль надгробий: двора их императорских величеств фрейлины Прасковьи Матвеевны Дмитриевой-Мамоновой, графини Софьи Владимировны Паниной, урожденной Орловой, гвардии поручика Льва Ивановича Еремеева… Памятник забытому русскому поэту стоял за поворотом аллеи: «Здесь погребено тело Михайла Матвеевича Хераскова, действительного тайного советника и орденов Св. Анны и Св. Владимира 2-й степени большого креста, кавалера…» Осмотревшись, я приметил неподалеку низкую лавочку и опустился на нее в ожидании господина имярек. Отчего-то мне вдруг стало все равно, придет ли кто-нибудь на встречу со мной иль нет. Было ветрено. Сухие листья то и дело снимались с насиженных мест, шурша по кладбищенским дорожкам. Я прикрыл глаза, и мне почудилось, будто это тихо переговариваются между собою здешние обитатели. «Давеча иноки водку пили, окаянные! – вздохнула асессорша. – Уселись-то прямо на купца первой гильдии, ругались еще и облыжные речи говорили про настоятеля!» – «Иноки! – фыркнула графиня. – Вы, чай, матушка, сами лишнего тяпнули! Посадских людишек от братии не различаете!» –

«Точно так-с! – поддержал ее гвардии поручик. – Это у них спецовки-с одного цвету с подрясниками! И душегрейки одинаковые-с! А чернецы эдакой водки не пьют-с! Дрянь водка! Только название что “Московская”!»

– Александр Иванович?! – Я вздрогнул от неожиданности.

Он подошел с другой стороны аллеи и застал меня врасплох.

– Прошу покорно извинить за невольное мое опоздание. – Стягивая перчатку, он приветливо улыбнулся. – Александр Дмитриевич Курбатов. Тезка ваш в некотором роде.

– В таком случае мне представляться не надо. – Я пожал протянутую руку.

– Не надо, – согласился он, присаживаясь рядом. – Вы, верно, удивлены, что я пригласил вас в столь странное место? Знаю, знаю! Можете не отвечать. Я сам отвечу на все ваши вопросы.

Его манера изъясняться напомнила мне архаическую речь покойного управляющего казино. Впрочем, среди окружавших нас титулов и фамилий отчего-то она звучала вполне уместно.

– Прежде всего хочу признаться, что я близкий друг Ивана Ильича, а в вашем случае и его порученец. – Умные серые глаза Курбатова смотрели на меня прямо и значительно. – Нет, нет! Не перебивайте! Иван Ильич наперед знал, что если с ним так случится, то вы непременно будете на его похоронах.

Он поднял руку, заметив с моей стороны невольное движение:

– Причем либо сами, либо с посторонней помощью, но вы постараетесь сфотографировать всех, кто там объявится. Удобнее всего, конечно, снимать из машины. Мне только и оставалось, что отыскать нужное авто и послать надежного человека.

Да, умен был Иван Ильич! Ничего не скажешь! Редкого был ума человек! Предвидел, когда и где я себя обнаружу в такой ситуации, если еще останусь жив.

– Далее, – продолжил его «порученец». – Вот это он просил передать в случае его смерти и лично.

Курбатов протянул мне сложенный пополам лист бумаги. Я развернул его и прочитал разнесенный на два столбика список:

ВИРКИ

ШУМОВА

ВАРДАНЯН

КРАЮХИН

ВАЙНШТЕЙН

ЧЕТВЕРКИН

ЛЕРНЕР

МАТВЕЕВА

УГАРОВ

СЕМЕНОВ

ПОЛОВИНКИНА

ТРУБАЧ

ЯНОВСКИЙ

ШАВЛО

– Я не знаю, что между вами было, – вставая, сказал Александр Дмитриевич. – И для меня это не имеет значения. Ивана больше нет, а без него… – На глазах его блеснули слезы, и, не договорив, он отвернулся.

– Выслушайте и вы меня, – остановил я Курбатова. – Хотя бы в память Ивана Ильича. Но почему вы сами вчера не подошли?

– Иван предупредил, что за мной непременно будет наблюдение, – возразил мой собеседник. – Кому-то очень важно заполучить то, что я вам передал, или по меньшей мере воспрепятствовать нашей встрече. Поэтому я принял свои меры.