— Черт! Выследили! — вдруг крикнул Бандер.

В смотровом зеркале появилась черная закрытая машина с маленькой светящейся надписью на передке: «Полиция».

Даже странно было, как равнодушно воспринял это Чарлз. Маленькое умилительно неуклюжее существо, терпеливо, как мул, ждущее, что его поведут по дороге, начало разматывать весь клубок чувств, вызванных смертью Догсона. Это было, как серия взрывов, порождающих дальнейшую детонацию. Целые участки его мозга, которые вот уже многие месяцы были заморожены или подавлены, освободились теперь в результате ряда рывков. Он напоминал собой человека, просыпающегося после наркоза. С фантастической яркостью, теперь, когда уже поздно было задавать вопросы, один вопрос вставал неотступно перед его глазами: «Что он здесь делает? Как он мог? По каким путям безумия и ступеням слепоты позволил себе дойти до того положения, в котором сейчас очутился? Здесь, рядом с этим высоким, тощим преступником в насквозь промокшей пиджачной паре, здесь, в украденной машине, выслеженной полицией, здесь, повинный в контрабанде наркотиков и в убийстве, — он ли это, Чарлз Ламли?

— Вероника! — сказал он громко. — Ты не знала, ты не знала…

— Само собой, не знала, — отозвался Бандер, не разобравший первого слова. — Должно быть, полиция патрулировала и заметила нас, как только приняла тревогу по радио. Черт бы их побрал! Ну, да еще бабушка надвое сказала: в среднем мы делаем миль на шесть в час больше, и, во всяком случае, живьем меня им не взять.

И меня им не взять живым, простучало его сердце и образ Вероники проплыл перед его взором. И Гарри они не взяли живым, отозвался мотоцикл откуда-то из глубины сознания. Он вошел, но не выйдет.

Уже совсем стемнело. Ужасающе белый свет уличных фонарей на тротуарах освещал мелочные лавки рекламные щиты, автобусы, плетущиеся один за другим. Они были сейчас на одной из тех длинных, уродливых улиц с рядами дрянных лавчонок и запущенных домишек, которые неизменно соединяют центр всех английских городов с загородными кварталами. Бандер гнал машину по самой середине улицы, увертываясь то от одного автобуса, то от другого, потому что каждый из них закрывал ему видимость. Когда дорога постепенно стала пустынней, он еще прибавил ход и бешено понесся, делая последнюю ставку на то, что преследующая машина должна будет считаться с безопасностью движения. Ставка смерти, своей собственной и смерти других, была единственным шансом на спасение.

Ужасающе белые пятна, мерцавшие под фонарями на мокром асфальте, ритмично мелькали под ними. От мокрой одежды Бандера пахло распаренной шерстью. Машину качало и дергало на бешеном ходу. Чарлз сидел сгорбившись, вглядываясь вперед через ветровое стекло, и мозг его отвечал на призывы пробуждающихся чувств. Время от времени он встряхивал головой, словно стараясь прояснить ее, как боксер, приходящий в себя после нокаута. Потом он весь как-то сжался, мускулы его напряглись; теперь он сидел подобравшись, стиснув зубы и уставившись прямо вперед. Казалось, что-то рождалось в нем, и он в муках боролся, стараясь освободиться от того, что должно было родиться в нем или убить его. Когда-то, лежа в канаве и чувствуя, как прежняя жизнь изрыгается потоком теплого пива, он чувствовал и то, что судьба толкнула его на новый путь. Но тогда суть была в расторможении. Просто он отрицал борьбу за бессмысленные цели. Теперь же все было — усилие. Что-то новое, позитивное, с огромным напряжением прорывалось из его подсознания.

Они вынеслись на развилок, отсюда дорога шла в трех направлениях. Бандер швырнул машину в головокружительно крутой вираж, мягкие рессоры, не рассчитанные на такую езду, позволили массивному кузову резко качнуться и накрениться на бок; машину сильно занесло. Колесо попало на обочину, и что-то обо что-то чиркнуло. Один момент казалось, что их перевернет. Страшной силы толчок отбросил Чарлза в угол, к двери. В глазах у него на секунду померкло, а, когда он пришел в себя, они уже выровнялись и снова бешено мчались по асфальтированной дороге, по обе стороны которой дома становились все реже.

Физический толчок вывел его из оцепенения, и с этой минуты мучительные роды кончились. Все снова становилось на место. Пора с этим кончать. Тюрьма, виселица — все это логично, здраво, целительно по сравнению с тем адом, в котором он жил многие месяцы. Он действовал быстро и спокойно. Бандер, конечно, никогда не даст себя уговорить, не согласится на сдачу. Но сдаться надо. Он слегка пригнулся вперед и ухватился за ручной тормоз.

Бандер тоже действовал быстро и спокойно. Он перегнулся перед Чарлзом, не спуская глаз с дороги, которая в этом месте слегка заворачивала, и, открыв дверь, внезапно и сильно толкнул Чарлза плечом. Чарлз судорожно сжал руки, но пальцы его ухватили только пустоту. В его мозгу, когда он падал, четко запечатлелись темно-зеленая трава и мелькающая мимо белая полоска каменной обочины. Потом вспышка света, и все ощущения сразу оборвались.

— Не думаю, что переносного будет достаточно, — говорил мужской голос.

— И я не думаю, — сказал женский голос. — Но я выполняла указания доктора Балкасла.

Он не слушал, что ответил на это мужской голос.

— Доктор Балкасл… — Не понимаю, не понимаю! — …не имеет опыта, а случай трудный.

Ему казалось, что они придавили его ноги чем-то тяжелым. Он попытался освободиться, но, как только он пошевелил верхней половиной туловища, это причинило ему острую боль в левом плече.

— Ну что ж, тогда продолжим и посмотрим, что можно сделать, — сказал мужской голос.

Голова Чарлза была туго набита ватой. Когда он пытался закрыть глаза, под веками он тоже чувствовал вату. Вращающиеся слои толстых ватных одеял через каждые несколько секунд наваливались на него и душили. Кровать его тоже медленно вращалась. Но все эти тяготы, даже стреляющая боль в плече, беспокоили его уже меньше, чем невнимание людей — все равно каких, ведь они оставляли на его ногах тяжелый дубовый ящик или еще какой-то груз. И, должно быть, уже давно, потому что ноги его совсем онемели.

Он попытался заговорить. На третьей попытке его голосовые связки слегка завибрировали и послышался хриплый шепот:

— Снимите это с моих ног.

Женщина услышала и подошла ближе.

— Он пришел в себя, доктор. Ну, как себя чувствуете? Очень больно?

— Это… с моих ног, — повторил он.

— Он что-то говорит о ногах, — сказала она.

— Ничего удивительного, — сухо возразил мужской голос. — Но нельзя же нам возиться всю ночь. Приведите Перкинса, и попробуем с переносным аппаратом.

За несколько последующих минут Чарлз умер, снова родился, пережил долгие годы мук и бреда, столетиями изучал источенные червями стенки своего гроба. Полная потеря сознания наступила еще до того, как они кончили.

Наполовину очнувшись, он услышал:

— Единственное, что остается, — это перенести его в рентгеновский кабинет. Очень не хотелось бы трогать его с места, но это неизбежно. Зовите Перкинса.

Потом они ушли, все ушли, и он остался один. Туман отступил, и он огляделся. Ширмы возле кровати: так это зеленое — ширмы. А ведь ширмы ставят только у кровати умирающих. Отгородят кровать, чтоб спокойней тебе умирать. Ширмы вокруг и сыграешь в сундук. В ящик… и вдруг.

— Снимите же с ног, тяжело ведь!

Ему казалось, что он кричит, но получился только плаксивый стон.

— Лежите спокойно, и все будет хорошо, — сказал женский голос, но не тот, что прежде. Ему показалось, что возле подушки движутся накрахмаленные манжеты. — Сейчас за вами придут.

— А зачем ширмы? — спросил он, и вдруг у него получилось совсем связно.

— Ширмы? — повторила она. — А это, чтобы вам было удобнее. Уютнее и удобнее.

— Только осторожно, Перкинс, — сказал мужской голос. — Случай тяжелый.

Голоса тихо переговаривались, потом вдруг его стали разрывать на две части. Верхняя часть туловища корчилась от боли и отрывалась. Ватные одеяла снова навалились на его лицо. Смерть, распад и новое рождение и снова надвигающаяся смерть — весь цикл с начала. И смутно позади всего этого ощущение, что его куда-то катят. Потом его сбросили внезапно и грубо в глубокую шахту. Он рухнул на дно ее, в угольную пыль. Туда же ворвалось море, и голова его, слетевшая с плеч при падении, стала захлебываться и тонуть.