На протяжении всей моей радостной, тревожной и тяжелой жизни я не забывал эти слова из забытого произведения Виктора Гюго. Я не имею права и оснований анализировать их с точки зрения науки, хотя и находил оценку этим мыслям в трудах великого русского физиолога и мыслителя Ивана Петровича Павлова.

Казалось, охватившему меня состоянию скованности, неподвижности и задумчивости не будет конца.

С этими мыслями я приближался к перрону вокзала, а вскоре, воспользовавшись городским транспортом – метро, прибыл в знакомое мне здание. Обо всем этом подробно постараюсь рассказать дальше. Сейчас мне хочется несколько подробнее остановиться на том, что произошло за несколько месяцев моего пребывания в Москве.

Оформив в установленном порядке пропуск, я легко миновал пост и поднялся в приемную комдива Гендина. Там находилось несколько человек со шпалами и даже ромбами в петлицах. Начальник приемной, увидев мой пропуск и прочитав на нем фамилию, немедленно направился в кабинет Гендина, а через несколько минут, опередив сидевших в приемной и ждавших своей очереди, я был допущен к комдиву.

Он любезно поздоровался и поинтересовался моими успехами во время отпуска. Еще до прихода комбрига Бронина, который, видимо, по поручению Гендина был вызван начальником приемной, у нас началась беседа. Очень кратко он обрисовал международную обстановку, чем, по его словам, объяснялся мой отзыв из отпуска. Не успел комбриг Бронин, вошедший в кабинет, присесть, как Гендин перешел конкретно к содержанию предстоящего разговора.

Он указал, что на время моего пребывания в Москве я буду находиться в распоряжении комбрига и непосредственно от него получать все указания, касающиеся моей подготовки к дальнейшей работе. Было сказано, что моя подготовка не займет много времени по двум причинам: во-первых, надо стараться как можно быстрее выехать к месту назначения, а во вторых, сущность моей работы не требует особо тщательной и длительной подготовки.

Посмотрев в сторону Бронина, комдив, видимо, решил все же частично раскрыть то, что мне предстоит в будущем. Он сказал, что в связи с тем, что не исключена возможность возникновения второй мировой войны, необходимо обеспечить поддержание не только радиосвязи с нашей разведывательной службой в европейских странах, но и почтовой переписки.

Гендин отметил при этом, что мне, как участнику национально-революционной войны в Испании, безусловно, более понятно, чем многим другим, что Германия ставит основной целью не только уничтожение политического коммунистического строя в Советском Союзе, но и завоевание, подчинение себе нашей страны, богатой своими многочисленными природными запасами, плодородными землями. С определенной горечью в голосе комдив сказал, что Германия будет стремиться не только к массовому уничтожению советских граждан, конечно в первую очередь коммунистов и разделяющих их идеологические взгляды, но и к превращению оставшихся в живых в своих рабов.

Исходя из этого, мы обязаны считаться с тем, что через территорию Германии и территории присоединившихся к ней или оккупированных ее войсками стран наши разведывательные органы не сумеют поддерживать прямую, естественно засекреченную, почтовую связь с Москвой в достаточной степени.

Именно поэтому, уже сейчас нами организована в одной из западных стран специальная резидентура, которая должна будет иметь ряд своих филиалов в других странах, особенно в скандинавских, которые, можно надеяться, не примкнут к фашистским агрессорам.

Из разговора я мог понять, что именно в подобную «резидентуру связи» предполагается меня включить. Я понял, что в Москве мне придется пройти подготовку в качестве радиста и шифровальщика. Ни о какой непосредственно разведывательной работе речь не шла.

Видимо прочтя мои мысли, Гендин, уже обращаясь к Бронину, спросил, подготовлено ли уже для меня место и составлен ли план? Получив утвердительный ответ, продолжил: «В плане подготовки Анатолия Марковича надо предусмотреть возможность его поездок в Ленинград к родителям». Он подчеркнул, что семейные встречи, возможно, будут не слишком частыми.

Внимательное отношение ко мне со стороны замначальника Управления на этом не закончилось. Он поинтересовался, каковы мои планы на создание собственной семьи, есть ли у меня уже невеста, любимая девушка?

Я был вынужден признаться, что в силу сложившихся обстоятельств подобных планов у меня пока еще нет. Я не хотел от него скрывать, что в Ленинграде проживает полюбившаяся мне девушка. Еще совсем недавно, преподавая на курсах усовершенствования переводчиков «Интуриста», я заметил ее. Однако близкого знакомства не произошло. После возвращения из Испании в Ленинграде я встретился с моим другом Юрием Зеньковским. Он пригласил меня к Елене Евсеевне Константиновской, проживающей вместе со своей матерью и отчимом на Петроградской стороне.

Только при встрече я узнал, что Елена Евсеевна еще до меня побывала в Испании, а жена Юрия Зеньковского Тамара Германовна тоже принимала участие в испанских событиях. Я признался, что Ляля, так все звали Елену Евсеевну, мне очень понравилась, но сблизиться с ней я считал себя не вправе, учитывая, что меня ожидает неизвестность. Правда, Зеньковский вскоре сказал, что и я ей понравился.

Выслушав меня, Гендин, как мне показалось, отнесся ко мне с сочувствием. Он понимал, что мне уже 25 лет, а я все еще не мог жить нормальной жизнью – не только обзавестись женой и детьми, но и вообще быть в близких отношениях с какой-либо понравившейся девушкой. Видимо, уже тогда он, хорошо зная основы инструкции, подготовленной для закордонных работников Управления, понимал, что подобное положение может затянуться на долгие годы. Это понимал, конечно, и я. Однако, согласившись на новую работу, я не мог иначе поступить. Я быт горд оказанным мне доверием.

Нельзя забывать, что мы, воспитанники советской школы и ленинского комсомола, прежде всего думали о нашей любимой Родине, о нашем народе. Мы верили не только И.В. Сталину, но, самое главное, и чему нас учили: счастливому будущему – процветанию коммунизма не только в нашей стране, но и во всем мире. Ради этого большинство из нас были готовы рисковать жизнью, отдавать ее во имя идей, провозглашенных еще Владимиром Ильичем Лениным.

Наша беседа закончилась совершенно неожиданным заявлением Гендина. Обращаясь к Бронину, он дал указание, чтобы тот не забыл включить в список лиц, с которыми мне дано право на переписку, помимо моих матери и отца, еще и Елену Евсеевну. Моя малая осведомленность во всем, что будет сопряжено с моей работой, не позволила понять и это заявление комдива. Я не знал тогда, что смогу переписываться по специальным каналам только с теми лицами, которые будут включены в особую карточку моего личного дела.

Некоторое время спустя мы с комбригом Брониным прошли в его кабинет. Уже здесь, в спокойной обстановке, он сообщил, что на две недели я могу поехать в Ленинград, а по возвращении, предварительно позвонив еще, явиться непосредственно к нему, после чего я буду направлен на подготовку. Никаких уточнений не последовало.

Признаюсь, покинув эти кабинет и здание, я вновь оказался совершенно наедине с моими мыслями. Прежде всего, я задумался над вопросами, связанными с предстоящей подготовкой в области радиосвязи и шифрования. Уже тогда я понимал, что радистом быть сложно. Прежде всего, надо иметь хорошую память, почти музыкальный слух и разбираться в технике. Мог ли я надеяться, что сумею удовлетворить все эти требования? Что касается шифровальной работы, то, если в Испании на подводной лодке я шифровал небольшие сообщения, для этого был подготовлен специальный весьма краткий ключ. Подобным ключом, конечно, шифровать радиограммы или даже письменные сообщения с информацией будет просто невозможно.

Меня заинтриговал и вопрос, относящийся к переписке с родными и другими... Почему перечень этих лиц должен быть указан в какой-то карточке?