Я остановился, насколько возможно, слишком подробно на личности Роберта, но я считал это совершенно необходимым для того, чтобы читатель мог лучше понять наши взаимоотношения в лагере при шахте № 40.
Итак, Роберт работал в пищеблоке бухгалтерии. Его честность, грамотность помогли ему завоевать уважение не только у товарищей, заключенных, но и у той, которая обеспечивала руководство пищеблоком. Иногда встречаясь с Робертом в ее присутствии, я убеждался, что она переживает за его судьбу. Ее теплое отношение к Роберту в некоторой степени отражалось и на мне. Однажды, совершенно неожиданно эта начальница поставила вопрос, почему я, так много работая, ограничиваю себя первой группой питания, ведь я могу присылать моего дневального и получать питание шестой группы. Ее очень удивили услышанные пояснения, заключавшиеся в том, что я считаю себя заключенным, а поэтому не должен пользоваться никакими незаконными льготами.
Кстати, о дневальном. Действительно, в качестве дневального я подобрал себе испанца по фамилии Умбьерто. Мальчиком он был эвакуирован в Советский Союз из Испании и помещен в интернат. Совсем молодым он пошел защищать свою вторую родину и попал в фашистский плен. По окончании войны был освобожден нашими войсками и... попал в исправительно-трудовой лагерь в Воркуту. Мы с ним много говорили на испанском языке. Он мне подробно рассказал все, что было, прежде чем он стал советским заключенным. Стало жалко его, и мне удалось взять его к себе дневальным. Часто вечерами мы говорили с ним и, предупредив его о том, что услышанное от меня он должен держать в секрете, признался, что в 1937–1938 гг. воевал на стороне Испанской Республики против фашизма, против Франко и итало-немецких интервентов. Умбьерто был моим дневальным около двух лег.
У Роберта были хорошие отношения с одним заключенным по фамилии Окреперидзе. Он был малоразговорчив, что касалось причин его ареста. Держался дружелюбно и вскоре вошел в нашу компанию. Только значительно позже я узнал, что он имел непосредственное отношение к созданию нацистской партии, членом которой был с 1933 г., удостоенным звания гауптштурмфюрера СА Оберлендером «особой части». Уже осенью 1941 г. Оберлендер создал «особую часть». Если не ошибаюсь, впоследствии именно она под его командованием получила название «Нахтигаль», занималась диверсиями и организацией убийств на оккупированной части территории Советского Союза.
Когда я обнаружил в лагере заключенного французской национальности, мы с Робертом постарались установить с ним контакт. Мы узнали, что он якобы хорошо знаком с сельским хозяйством. Посоветовавшись с Робертом и согласовав с руководством лагеря, мы решили оборудовать на территории лагеря теплицы, в которых пытались выращивать овощи и даже немного цветов. Руководство этим хозяйством было поручено Окреперидзе и французскому заключенному. Наше «предприятие» имело успех. Не могу точно определить, кому достались выращенные овощи, но имею основание предполагать, что часть из них, безусловно, досталась и лагерному пищеблоку.
Немного о лагерном руководстве. Однажды, совершенно неожиданно я был вместе со старшим нарядчиком вызван к начальнику лагеря. В кабинете мы увидели впервые совершенно незнакомого полковника. Конечно, его фамилию, Бганко, мы узнали позже. Посмотрев на нас несколько возвышенно, он обратился к нам с достаточно «поучительной речью», занявшей немало времени:
– Я ваш новый начальник. Я сменил не оправдавшего оказанного ему доверия и не справившегося со своими обязанностями начальника лагеря Чекунова. Я вас научу работать и потребую, чтобы вы выполняли все мои указания. Я потребую от вас не только соблюдения личной дисциплины, но и обеспечения дисциплины и поручаемых работ всеми заключенными... повторяю, я научу вас работать и не допущу с вашей стороны стремления оставаться на тех позициях, которые вы занимали при Чекунове...
Старший нарядчик, буквально пресмыкаясь, часто низко опуская голову, свое выступление ограничил словами: «слушаюсь», «понял», «будет сделано»! Слушая его, Бганко, видимо, был очень доволен, мило улыбаясь, внимательно смотрел на говорящего.
Очередь дошла до меня. Я совершенно спокойно возразил вновь назначенному начальнику лагерного подразделения. Я указал на то, что при начальнике Чекунове мы честно выполняли порученную нам работу, все его указания, стараясь прилагать все наши силы и знания, чтобы иметь действительный успех в работе, направленный на принесение пользы лагерю и шахте. Закончил я свое краткое выступление заявлением о том, что мне сейчас еще трудно судить, как мы будем работать под руководством вновь назначенного начальника. На это понадобится время. Я подчеркнул, что Чекунов мне лично, да и не только мне, казался вполне грамотным и чувствующим ответственность, стремящимся к достижению положительных успехов в работе руководства лагеря.
Полковник Бганко молча выслушал все, что я сказал, а затем, не ответив ничего по существу сказанного мною, предложил нам покинуть кабинет.
Мы молча вышли и не нашли нужным обменяться мнениями со старшим нарядчиком о том, что произошло при первой нашей встрече с новым начальником.
Я даже не упомянул никому о том, что я был вызван к новому начальнику лагеря... Допоздна проработав, я направился к себе в барак и лег спасть. Правда, уснул я далеко не сразу...
На следующий день, очень рано, может быть в 5–6 часов, прибежал Умбьерто и, весьма возбужденный, сказал, что меня срочно вызывает начальник лагеря. Я стал быстро одеваться. Признаюсь, меня несколько взволновал неожиданный, столь ранний вызов. Конечно, я не мог предположить, что настанет день, который вновь придаст мне силы и облегчит в значительной степени мое пребывание в лагерях.
Быстро приведя себя в порядок я, сопровождаемый Умбьерто, быстрым шагом направился к зданию, в котором располагалось руководство лагеря. В приемной, перед кабинетом Бганко никого, кроме дежурного, не было. Он уже ждал меня и, приоткрыв дверь кабинета, сразу впустил меня. За столом в шинели, сняв только головной убор, сидел начальник лагеря. Он молча смотрел в мою сторону и предложил сесть у своего письменного стола.
Молчание длилось несколько минут, и вдруг полковник Бганко заговорил:
– Я не первый год работаю в лагерях, и мне приходилось многократно иметь дело с разными, самыми разными заключенными, но то, что произошло вчера, меня просто потрясло, и я даже не мог спокойно спать. Из сопровождающего вас личного дела невозможно определить, кем вы были до вашего ареста и конкретно за что вас осудило «Особое совещание». Я внимательно слушал подхалима – старшего нарядчика. И вдруг... совершенно неожиданно для меня я выслушал то, что сказали вы... Меня удивила и взволновала ваша речь... Я понял, что вы, во-первых, храбрый и честный человек, во-вторых, после услышанного я понял, что из заключенных я имею право полностью вам доверять. До этого мне никогда еще не приходилось слышать, чтобы какой-либо заключенный осмелился в резкой форме и, признаюсь, видимо, вполне обоснованно, высказать мне свое собственное мнение. Итак, я пришел к твердому решению. Впредь вы будете иметь право высказывать все свои замечания, советы в нашей совместной работе. Я сегодня же отдам распоряжение, чтобы вас допускали ко мне в любое время без очереди. Даже если в приемной будут ждать посетители, в том числе и офицеры, вы получите право быть принятым, как я сказал, вне всякой очереди. Я дам соответствующие указания начальнику части, в которой вы работаете, чтобы он создал все необходимые условия для вашей успешной работы.
Несколько помолчав, Бганко поразил меня тем, что, встав и обойдя свой письменный стол, подошел и протянул мне руку (!) и, попрощавшись, разрешил направиться в мой барак. Но я прошел в свою часть и вскоре, немного успокоившись после происшедшего, направился завтракать.
Этот день дал мне возможность еще с большими усилиями выполнять свою работу. Мне очень помогал вновь назначенный недавно начальник части майор Лейкин. Кстати, отношения у нас сложились, не побоюсь сказать, весьма дружеские. Доказательством этому было то, что я, получив свободу и вернувшись к своей больной, старой матери в Ленинград, был однажды поражен, что майор Лейкин посетил меня и, беседуя с моей матерью, очень положительно отзывался обо мне. Наша встреча на свободе была довольно продолжительной и весьма дружелюбной.