Не знаю, отвечает ли сложившееся у меня мнение действительности, но во всяком случае мне казалось, что Паннвиц убедился в том, что для завоевания большего авторитета ему следует жениться, обзавестись семьей. Он женился, у него появились дети, но семья, видимо, мало интересовала гестаповца. Как я уже упоминал, в силу сложившихся обстоятельств я познакомился с женой и маленькими детьми Хейнца Паннвица. Они жили у его родителей в Магдебурге, и мне казалось, что отец и мать относятся к их невестке и внучатам очень доброжелательно.
Обратив на себя внимание во время службы в гестапо со стороны начальства, он добился того, что его приблизил к себе один из ведущих руководителей гестапо Р. Гейдрих. В самое тяжелое время, создавшееся в оккупированной Чехословакии, характеризуемое и повышением роста ненависти к оккупантам, и активизацией движения Сопротивления, в сентябре 1941 г. в протекторате было объявлено гитлеровцами чрезвычайное положение. Уже 28 сентября 1941 г. исполняющим обязанности протектора на оккупированных территориях Чехии и Моравии был назначен видный гестаповец, отличавшийся своим зверством, – Гейдрих.
В конце мая 1942 г. было совершено покушение чешских патриотов на жизнь зверски зарекомендовавшего Гейдриха. В июне он умирает от полученных ран. Убийство Гейдриха ускорило восхождение Паннвица по служебной лестнице. Сразу же после покушения на Гейдриха Паннвиц, хотя ему был только 31 год, становится криминальным комиссаром и руководителем особой комиссии по расследованию подготовки акции чешских патриотов. Его кабинет был расположен в здании Пражского управления гестапо – «Печкарне». Он подчинялся непосредственно его шефу Гешке и имел к нему доступ в любое время.
Предательство бывшего чешского солдата Чурда (думаю, что фамилию сумел сохранить в памяти), ставшего парашютистом и заброшенного на самолете в Чехословакию прямо из Лондона, его показания, данные добровольно в гестапо, и дальнейшее «сотрудничество» основательно помогли Паннвицу в его деятельности.
Паннвицу удалось установить, что основные участники покушения на Гейдриха скрываются в хорошо известном во всем мире храме Карла Боромейского, ставшем позднее католической церковью, нареченной именем святых Кирилла и Мефодия. Осадой этого собора руководил криминальный комиссар, штурмфюрер СС Хейнц Паннвиц. Операция по его осаде, с его слов, была весьма удачной. По совокупности всей работы деятельность руководителя по расследованию всего связанного с покушением на Р. Гейдриха была «достойно оценена». Паннвиц стал, несмотря на свой возраст, быстро продвигаться вперед. Он был удостоен звания криминального советника – гауптштурмфюрера СС. Его даже наградили гитлеровским железным крестом.
Паннвиц сам обо всем этом вскоре после бегства Отто счел возможным мне рассказать. При этом показывал мне фотографии, на которых был запечатлен в строю с другими головорезами СС при получении наград. Он очень любил похвастаться высоким доверием и самого Гиммлера, и шефа IV управления – начальника гестапо группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Генриха Мюллера.
«Талант» Хейнца Паннвица был оценен еще и тем, что его после непродолжительного времени нахождения в Берлине в IV управлении перевели в Париж, назначив начальником зондеркоманды «Красная капелла» вместо ушедшего в отставку по болезни Карла Гиринга. Он был подчинен непосредственно Берлину. Мне точно трудно сказать, кому именно. По его словам, подчинение это было PCXА. Мечта Паннвица сбылась. Криминальный советник – высшее звание в оперативной службе СД, а перевод в Париж тоже означал многое. Не следует забывать тот факт, что деятельностью зондеркоманды «Красная капелла» интересовались все, в том числе Гиммлер, Мюллер, Панцингер, Копков, а также Канарис, Шелленберг, Риббентроп и даже сам Гитлер. Это, конечно, не мое суждение. В свое время пришлось слышать, а уже значительно позже извлекать сведения из прочитанной исторической литературы, посвященной «Красной капелле».
Мне представлялось, что, достигнув новой должности, Паннвиц возомнил себя не просто гестаповцем, а крупным контрразведчиком. Со временем я убеждался все больше и больше, что ему нравилось абсолютно все: возможность жить на широкую ногу, пользоваться неограниченной властью, а это подтверждалось тем. что с ним считались руководители гестапо в Париже и даже сам генерал полиции Оберг.
Все то, что я пока рассказал о Паннвице, мне постепенно становилось известно непосредствен но от него, когда мы с ним оказались в одном доме, а Отто Бах и Вальдемар Ленц содействовали установлению моих с Хейнцем Паннвицем «близких» отношений. Безусловно, во многом в этом отношении помог мне и побег Леопольда Треппера из гестапо.
Изменение отношений между нами наступило далеко не сразу. Правда, после переезда зондеркоманды в большое здание на улице Курсель в нем проживали почти все влиятельные члены зондеркоманды. Было отведено удобное помещение и для моего проживания. Память мне подсказывает, что было две или три комнаты.
Меня очень обрадовало решение Паннвица о переводе ко мне из тюрьмы Френ Маргарет Барча. Именно после этого, отлично осознавая все перенесенное Маргарет и считая себя единственным виновником всего пережитого ею и что теперь мне нечего от нее скрывать, тем более она знала, что я являлся одним из советских разведчиков, решил быть с ней вполне искренним и правдивым.
Я не буду оправдываться перед читателями за то, что неожиданно решил коснуться моей личной жизни, моих тяжелых переживаний. Да, действительно, Маргарет мне уже давно нравилась не только как весьма порядочный человек, но и как красивая, умная и весьма культурная женщина. Я ее полюбил, но говорить ей об этом откровенно уже несколько лет не смел. Попав в гестапо, я все больше и больше понимал, что не имел права поступать так, ставя ее и Рене под угрозу преследования со стороны иностранных контрразведок, в первую очередь немецкой.
Итак, измученная Маргарет появилась на улице Курсель. Мы действительно крепко, очень крепко обнялись и поцеловались. Нет, не следует думать, что это были первые объятия и поцелуи. Они уже бывали еще во время нашего нахождения на свободе и имевших место свиданий при нашем нахождении в заключении. Тогда они были чисто дружеские. На этот раз я признался Маргарет в давнишней любви к ней и объяснил, почему раньше не мог решиться на доказательство двух искренних чувств. Понимая, что не следует касаться вопроса о ее вдовстве, я все же сказал, что ее верность покойному мужу, память о нем меня всегда восхищали.
Мое признание в любви, мои поцелуи вызвали у Маргарет продолжительные слезы. Долго она не могла успокоиться. В это время я уже мог надеяться на то, что добьюсь ее освобождения, а больше того, у меня даже появлялись мысли, что мы оба будем на свободе, и я всегда надеялся на то, что мы сможем быть счастливыми у меня на Родине.
Я подробно остановился на этом, чтобы читатели моих воспоминаний полностью осознали, поняли, какую тяжелую жизнь пришлось мне и, конечно, Маргарет пережить. Хочу подчеркнуть, что сближение между нами принесло значительную пользу моей дальнейшей деятельности, но не обошлось, конечно, и без трудностей. Могу честно признаться, что даже очень счастливое событие для меня было тоже далеко не легким. Я говорю о рождении сына. Тяжелые переживания не покидали меня, а мне следовало думать и о том, как я должен себя вести дальше, находясь в руках гестапо.
Общаясь более часто с Паннвицем, я не мог не заметить его нервного состояния. Как-то Ленц прямо сказал, что у Паннвица имеются опасения, заключающиеся в том, что его могут изгнать из гестапо и попросту направить на Восточный фронт. Впервые Вальдемар Ленц признался, что среди многих немцев, даже довольно высокопоставленных, появилась тревога, вызванная успехами Советского Союза в боевых действиях против немецкой армии. Даже высказывалось среди многих сомнение, сможет ли Гитлер и его армия одержать победу, которой он обещал добиться в кратчайший срок.
Однажды, не предупредив о том, куда мы направляемся, меня вместе с Паннвицем и еще некоторыми сотрудниками зондеркоманды повезли в пригород Парижа. Мы остановились у какого-то дома. Мне показалось, что дом находится под наблюдением подошедшего к Паннвицу гестаповца. Мы вошли. Я увидел двух женщин и маленького мальчика. Нас спросили, знаем ли мы друг друга. Ответ был отрицательным, а ребенок заплакал. Паннвиц попросил меня повнимательнее посмотреть на мальчика. После этого мы покинули дом.