Я был поражен, а особенно тем, каким образом вызвавшие меня гестаповцы узнали об этой нашей встрече. Понятно, я сделал вид, что никого в коридоре не встречал, а если и встретил кого-либо, то сопровождаемый надзирателем, быстро передвигаясь, не успел никого рассмотреть. Видимо, мой спокойный тон успокоил и гестаповцев. Они мне поверили и больше не наседали на меня. Это была моя вторая и последняя встреча с Харро, человеком, заслуживающим уважения и любви, убежденным патриотом, интернационалистом, борцом за счастье своего народа, за мир между всеми народами, против господства нацистов. Конечно, я не знал, что ему оставалось жить еще буквально несколько дней, что вскоре состоится судилище и казнь.
Вместе с Ортманом мы прошли в его кабинет. Задержался я там недолго, и меня вновь направили в камеру.
Еще несколько раз меня вызывали для «уточнения» данных мною ранее показаний, которые пытался абсолютно необоснованно опровергнуть Отто, добиваясь получения от меня следователями признаний в моей активной деятельности в Марселе и связи со многими нашими, вернее, его работниками в Париже. Он даже дошел до такой наглости, что утверждал, будто я в Марселе имел свою радиоприемно передаточную станцию. Это была сплошная ложь! На основе его показаний от меня потребовали внесения изменений в сочиненную мною схему, которая, как я уже указывал, не отвечала действительности. Возникали и многие другие обвинения, в том числе и мое отрицание причастности Альфреда Корбена к нашей разведывательной деятельности. Я продолжал утверждать, что он использовался нами только как директор коммерческой фирмы «Симекс». Я отрицал показания Отто, что именно через Корбена я пересылал в Париж собранную мною разведывательную информацию.
Приближались рождественские праздники и встреча Нового года. Большую часть времени я проводил у себя в камере, как всегда с наручниками, правда, теперь, очевидно, я уже «пользовался доверием» и носил их не за спиной, а спереди. Больше того, мне было разрешено читать немецкие журналы и книги, которые приносили в камеру. Многое весьма интересное, неизвестное мне не только о Германии, но и о Советском Союзе, я вычитал в журналах и даже в некоторых книгах на политические темы.
В одном из журналов я прочитал не только удивившую, но и поразившую меня статью. В ней говорилось о том, что вождь Советского Союза Иосиф Сталин чувствовал себя плохо и было принято решение пригласить к нему наиболее известного, лучшего кардиолога (возможно, невропатолога, точно не помню) из Австрии. Этот крупный специалист прибыл в Москву, в Кремль и был там поражен. Ему представили шесть одноликих, буквально похожих друг на друга не только лицом, но и телосложением Сталиных. У каждого из них имелся порядковый номер. Профессору надлежало осмотреть каждого из представленных ему Сталиных и письменно сообщить свой диагноз, все свои замечания и рекомендации.
В журнале указывалось, что все это было предпринято с единственной целью – дать возможность уже нашим, приближенным к Сталину медикам установить правильный диагноз, касающийся настоящего Сталина. Этим порядком медицинского освидетельствования вождя создавалась возможность скрыть от всего мира подлинное состояние его здоровья.
Конечно, я не мог тогда и подумать, что это действительно имело место. Возникало сомнение, не является ли это результатом антисоветской пропаганды со стороны Германии.
Точно такой же вопрос у меня возникал и при чтении статьи об отношениях, сложившихся между Сталиным и Жаком Дорио, членом французской Коммунистической партии с 1920 г., с 1924 г. находившегося на ряде руководящих постов во ФКП и в Коминтерне. Он бывал в это время на встречах у Сталина. В 1934 г. за его троцкистские взгляды и враждебную антипартийную деятельность был исключен из рядов ФКП. В статье указывалось, что, посещая Сталина, Жак Дорио пользовался его расположением. Приводился пример, который вызвал у меня не только недоумение, но и смех. Утверждалось, что, посетив Сталина на его даче, он любовался стадом овец. Якобы ему особо понравилась одна овца, и Сталин, вынув револьвер, пристрелил ее, чтобы были приготовлены шашлыки. Зачем понадобилась подобная статья в журнале? Должен признаться, что к тому времени, когда я ее читал, еще не знал некоторых подробностей политической деятельности Жака Дорио. Оказывается, зная о подготовке Второй мировой войны, вернее, предполагая её возможность, Жак Дорио создал во Франции новую партию, определив её как Французская народная партия. Эта партия вскоре начала сотрудничать с немцами, а вернее, с нацистами. В годы Второй мировой войны, после начала агрессии против Советского Союза, Жак Дорио вступил в организованный нацистами с помощью оккупационных властей во Франции «Легион французских добровольцев против большевизма». Именно в целях поднятия авторитета Жака Дорио и была опубликована эта большая статья. Хочу указать, что, несмотря на все его старания, Дорио не удалось достигнуть высот, доставшихся рексисту Леону Дегрелю, командовавшему мотобригадой СС «Валлопия», воевавшей совместно с гитлеровской армией против Советского Союза.
Не помню точно число, но во всяком случае это было уже в конце декабря 1942 г., меня вызвали в кабинет Штрюбинга. Кроме него находились Копков и секретарша Грудель Брайтер. Успели снять с меня наручники и усадить на стоящий у стола стул. Близко, напротив от меня сидела секретарша. Внезапно Копков сообщил мне, что меня и Маргарет намереваются в ближайшие дни отправить в Париж. При этом меня предупредили, что для спасения нашей жизни я должен присоединиться к Леопольду Трепперу, который уже участвует в радиоигре с «Центром», проводимой гестапо.
Я и на этот раз был ошеломлен подобным сообщением. Ни Копков, ни Штрюбинг, никто другой в Берлине не могли надеяться на то, что я соглашусь сотрудничать совместно с Отто в радиоигре, затеянной гестапо с советской разведкой. О сущности этой радиоигры я не имел никакого представления. Я задумался ненадолго и поинтересовался, какая роль мне отводится в этой игре. До этого я не знал, что немцы уже привыкли вести необычные для разведки радиоигры. Продолжая занятую мною позицию на всем протяжении моего пребывания в гестапо, я довольно резко ответил, что никогда не соглашусь на сотрудничество с Отто, в особенности после того, как здесь в Берлине я узнал, что он сразу после своего ареста сам предложил сотрудничество со спецслужбами Германии. Если у гестапо будет достаточно оснований, я готов отдать жизнь, но не согласен идти но пути предательства.
Копков и Штрюбинг вышли из кабинета. Они отсутствовали буквально несколько минут, но этих минут оказалось достаточно, чтобы секретарша шепотом, совершенно неожиданно для меня, постаралась меня успокоить, видимо заметив мое волнение, и сказала, что мне не следует волноваться, что ко мне ее начальство относится хорошо и с пониманием, а поэтому я смогу принять решение, способное спасти мне жизнь. Я чувствовал и раньше, что секретарша как-то непривычно для работников гестапо относилась ко мне, но ее слова заставили меня задуматься.
Штрюбинг вернулся в кабинет один и тут же сказал мне, что я имею еще время обдумать свое решение. Он подчеркнул, что все зависит от меня, так как радиоигра уже идет при непосредственном участии Леопольда Треппера и присоединившихся к нему его друзей по парижской резидентуре. Она может быть продолжена и без моего участия. Однако я не должен забывать и того, что с учетом разоблачения меня показаниями других арестованных и моего личного поведения на допросах я могу рассчитывать только на то, что меня ждет расстрел. Он еще раз подчеркнул, что мое будущее зависит только от меня самого.
Эту часть разговора Штрюбинг вел спокойно, и мне даже показалось, что он относится ко мне с некоторым сочувствием. Разговор на этом закончился, был вызван надзиратель, на руки мне надел наручники, несмотря на то, что уже были видны некоторые следы крови и синяки, он затянул их довольно крепко. Я вновь оказался в своей камере.
Прошло несколько дней, мучительных дней ожидания нашего препровождения в Париж и напряженного размышления над тем, что нас ждет впереди. Я еще не мог в полной мерс поверить, что Леопольд Треппер вместе с гестапо завел радиоигру с «Центром». Неужели его предательство, о котором я узнал из прочитанного сообщения Гиринга, дошло до такой степени, что ему удалось втянуть в сотрудничество с гестапо еще кого-либо из членов его резидентуры? Пег, я не верил этому. Кроме того, я задумывался и над тем, кого он мог привлечь к этому сотрудничеству. Лично я знал довольно хорошо только Лео Гроссфогеля. Я не мог поверить в то, что и он согласился пойти на предательство.