Это были первые жертвы войны, оказавшиеся в поле моего зрения.
И по злой иронии судьбы как раз в этот момент мой заместитель полковник А. И. Долгов доложил только что принятую телеграмму из округа. В ней воспроизводилась директива Москвы:
"В течение 22-23. 6.41 г. возможно внезапное нападение немцев. Задача наших войск - не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев"
- Опять то же самое, - горестно поморщился генерал Коробков. - До сих пор ни Москва, ни округ не верят, что началась настоящая война!
А мне подумалось: "Да ведь и мы с тобой до самой последней минуты не верили. Пока не увидели своими глазами развалины здания штаба армии, пока не услышали о гибели близких нам людей, все продолжали надеяться, что это еще не война. Мы охотно поверили в то, что какие-то враждебные силы затеяли небывалую провокацию и что если на нее не поддаваться, можно еще избежать войны".
Эти мои раздумья прервал тот же, кто и вызвал их.
- Поедемте в Буховичи, - сказал командующий, - узнаем, какая обстановка в Бресте, и доложим в округ, что началась настоящая война. Дайте указания об эвакуации семейств начальствующего состава.
Потом он повернулся в сторону заместителя начальника отдела политической пропаганды полкового комиссара В. Н. Семенкова:
- Думаю, что следует оповестить о случившемся партийные и советские органы до линии Кобрин - Пружаны и подсказать им, чтобы тоже начинали эвакуацию...
В половине шестого, перед отъездом в Буховичи, я решил взглянуть на дом, в котором жил. Его коробка уцелела, но крыша и внутренние перегородки являли жалкое зрелище, лестница обвалилась.
Ни в нашем, ни в соседнем домах никого не было. Своих соседей я встретил лишь за воротами городка, в кустах между шоссе и рекой Мухавец. Там собралось много семей начсостава. У женщин - осунувшиеся лица, на глазах слезы. Разговаривают почему-то вполголоса. Большинство одеты кое-как. Почти все с узелками в руках. Чемоданов я ни у кого не заметил.
- Не видел ли кто мою жену? - осведомился я.
- Елизавете Павловне с дочкой и бабушкой удалось сесть на какую-то попутную грузовую машину, - сказала одна из женщин.
- С ними вместе и семья полковника Белова, - заговорила другая. - Машина шла, кажется, в Барановичи.
- Уехали в чем были. Только сверточек с едой успели захватить, - добавила третья.
- А что нам делать? - спрашивали все. Как ответить на этот вопрос? Конечно, всем нужно немедленно эвакуироваться в тыл. Но на чем, какими средствами?.. Пообещал прислать за ними грузовые машины из Буховичей, которые повезли туда имущество штаба армии.
В Буховичах, в семи километрах северо-восточнее Кобрина, куда штаб армии переехал около 6 часов, проволочная связь имелась лишь с Кобрином, Пружанами и Пинском.
- Связь со штабом округа потеряли всего несколько минут назад, - доложил оперативный дежурный. - В последний момент получена телеграмма от командующего округом.
Эта депеша была краткой, но уже более определенной:
"Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому".
Я обратил внимание на время отправления телеграммы. На ленте было отбито: 5 часов 25 минут.
- Ну вот теперь наконец все убедились, что война началась, - невесело пошутил командующий. - А коль так, и от нас требуют действовать по-боевому. Я выезжаю в Брест, а вы оставайтесь здесь и налаживайте связь с войсками...
После отъезда командующего полковник Кривошеев рассказал мне, что он застал в Бресте в 4 часа, когда прибыл к генералу Попову с документом, уточнявшим задачи корпуса в случае объявления боевой тревоги.
- Электрического освещения уже не было, - рассказывал Кривошеев. Командир корпуса стал читать переданную мной бумагу при свете керосиновой лампы Но не успел он дочитать ее до конца, как загремели разрывы артиллерийских снарядов. Попов тут же объявил по телефону боевую тревогу всем войскам корпуса, и связь оборвалась...
Ко мне все время заходили люди, я то и дело отвлекался. Но, хотя внимание мое и раздваивалось, до конца выслушал Кривошеева.
- В штаб шестой стрелковой дивизии, - продолжал он, - ехать было очень трудно. На улицах рвались снаряды. Однако добрался невредимым. Из Бреста выехал около пяти часов. Обстрел города к этому времени еще более усилился. Многие здания горели. В Жабинке заехал на командный пункт двадцать восьмого корпуса. Незадолго перед тем его бомбила немецкая авиация. Потери в личном составе небольшие, но связь с войсками и там утрачена.
Картину дополнил командир, возвратившийся из Высокого. Он сообщил, что полковник Васильев собирает части дивизии под вражеским артиллерийским огнем и "вот-вот должен выступить к границе". Комендант укрепрайона заверил его, что все доты приведены в боевую готовность.
Делегат связи из Малорита доложил, что два полка 75-й дивизии уже выдвигаются на оборонительные позиции к Бугу.
О том, что и как происходило в первые часы войны на пограничных заставах и в наших войсках первого эшелона, мы имели тогда весьма смутное представление, так как связь с ними нарушилась через 10-15 минут после объявления тревоги. Говоря об этом теперь, я вынужден опираться на сведения, полученные гораздо позже (частично от самих участников пограничных боев, а частично даже в архивах).
В музее пограничных войск СССР хранятся любопытные документы Брестского погранотряда, которым перед войной командовал майор Алексей Петрович Кузнецов. Из документов этих явствует, что в тихую звездную ночь на 22 июня на 17 линейных заставах (из 20) до 3 часов 30 минут ничего подозрительного замечено не было. Но с двух застав южнее Бреста все время следовали донесения, отмечавшие интенсивное передвижение за Бугом немецких танков, автомобилей и каких-то подразделений на конной тяге. Далее на одной произошло событие чрезвычайной важности: ровно в час 22 июня западнее Волчина переплыл Буг перебежчик и заявил, что в 4 часа Германия нападет на СССР. Начальником этой заставы была объявлена боевая тревога и тотчас же послано донесение коменданту участка, а через него и командиру пограничною отряда. Командир отряда сообщил о перебежчике в Белосток, в штаб погранвойск Белоруссии, и отдал приказ всем заставам. держать под ружьем до 75% личного состава. В штаб армии эти данные не попали из-за нарушения связи Дошли ли они до штаба округа, сказать затрудняюсь Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что, если бы даже показания перебежчика и стали своевременно известны командованию армии и округа, они едва ли существенно повлияли бы на дальнейшее развитие событий.
А события развивались так.
Минут за 5-10 до начала артиллерийского налета немецкие войска захватили переправы через Буг. Таких переправ в полосе 4-й армии было шесть: два железнодорожных моста (в Бресте и в Семятине) и четыре автомобильно-гужевых (западнее Мотыкалы, у Коденя, Домачево и Влодавы). Железнодорожный мост у Бреста был захвачен десантом, высаженным из бронепоезда. А для захвата моста у Кодеин фашисты прибегли к еще более коварному приему. Около 4 часов они стали кричать со своего берега, что по мосту к начальнику советской погранзаставы сейчас же должны перейти немецкие пограничники для переговоров по важному и не терпящему отлагательств делу. Наши ответили отказом. Тогда с немецкой стороны был открыт огонь из нескольких пулеметов и орудий. Под прикрытием огня через мост прорвалось пехотное подразделение. Советские пограничники, несшие охрану моста, пали в этом неравном бою смертью героев.
Восстановить точную картину захвата остальных четырех переправ мне не удалось.
У читателя может возникнуть вполне резонный вопрос: а почему, собственно, в полосе 4-й армии сохранялось так много мостов через Буг? Оправдать это трудно, но объяснить можно. Взрывать мосты на границе с государством, подписавшим с нами договор о ненападении, было как-то противоестественно. Более того, не желая проявить бестактности по отношению к немцам, мы не решались даже минировать переправы. Заминирован был только один железнодорожный мост под Брестом.