Готовясь к новым боям, авиаторы дивизии, по заданию командования ВВС Красной Армии, одновременно выполняли боевые испытания нового усовершенствованного бомбардировочного прицела. Прицел этот мы испытали, он показал хорошие по тем временам результаты, и его приняли на вооружение.

За время базирования близ Пружан мне с командиром дивизии не раз приходилось летать в штаб и политотдел воздушной армии, бывая в польских городах Бяла-Подляска, Седлец. Хотя и немного времени мы уделили знакомству с этими городами, но вполне убедились в добрых чувствах поляков к советским воинам.

Припоминается такой случай. Начальник комендатуры батальона аэродромного обслуживания получил задачу срочно восстановить сильно разрушенный полевой аэродром. Его подразделение никак не могло управиться в отведенный срок с большим и трудоемким объемом работ. Но тут коменданта осенило, и он направился... в местный костел. Там как раз ксендз проводил богослужение. Безропотно приостановив святое мероприятие, он внимательно выслушал русского офицера. А через час во главе с ксендзом на аэродром прибыла команда, более тысячи прихожан — жителей поселка. Работали с великим старанием почти целые сутки. Утром на отремонтированный аэродром перелетал полк советских боевых машин.

Повоевали мы в составе 16-й воздушной армии недолго. По приказу штаба ВВС Красной Армии в конце октября нашу дивизию направили в Литву, в район Шяуляя. В эти дни войска 1-го Прибалтийского фронта под командованием генерала И. X. Баграмяна приступили к ликвидации отрезанной от Восточной Пруссии более чем полумиллионной группировки противника.

Гитлеровцы упорно сопротивлялись, располагая немалыми силами, старались сковать действия 1-го Прибалтийского фронта — не дать возможности усилить войска, штурмующие укрепления Восточной Пруссии. Ожесточенный характер принимала и борьба в воздухе.

Запомнились мне боевые вылеты на Либаву. Эти вылеты приходилось совершать с большими трудностями. Группы «Петляковых» почти каждый раз встречались с немецкими истребителями, на всех высотах нас обстреливали огнем береговых и корабельных зенитных установок. Стремясь обеспечить внезапность налетов, мы то и дело изменяли время вылетов, направления заходов — то с моря, то с суши. В полосе зенитного огня экипажи маневрировали высотами, курсами, скоростью полета.

6 ноября, возвратившись с пробитыми плоскостями после очередного боевого задания, я получил указание из штаба воздушной армии. По телеграфу мне сообщали: передать дела моему заместителю майору Харабадзе и срочно убыть в распоряжение начальника политуправления Харьковского военного округа. Такой поворот для меня явился полной неожиданностью. О повышениях в должностях, признаться, я никогда не задумывался, всегда оставался вполне удовлетворенным своей работой, а к концу войны мечтал только об одном — с родной дивизией дойти до Берлина!

Почему же отзывают? Может быть, командир дивизии что-то знает? Пришел к генералу Андрееву, но и он недоуменно пожал плечами:

— Понятия не имею. Кому, зачем ты понадобился? Да и со мной посоветоваться было бы не лишне тем, кто принимал решение, — заметил Сергей Павлович с грустью и досадой в голосе.

Но приказ есть приказ. Побывал я в полках, попрощался с товарищами, со своим экипажем — штурманом младшим лейтенантом Ю. Н. Зотиковым, стрелком-радистом старшим сержантом Николаем Закроевым, с которыми летал на выполнение боевых заданий с лета сорок четвертого года. Сердечно поблагодарил и техника своего самолета старшину Ивана Приймака — это он обеспечивал безотказность работы нашей «пешки».

Прощай, родная дивизия!.. Мы расставались, но в душе я навсегда оставался ее верным гвардейцем...

Прибыв в Харьковский военный округ, я вступил в должность заместителя командира по политико-просветительной части 1-го польского смешанного авиационного корпуса. Корпус этот формировался недалеко от Харькова, командовал им генерал-майор авиации Ф. А. Агальцов. Я знал Филиппа Александровича еще до войны, так что встретились мы как старые друзья. Испытанный и закаленный нелегкой жизнью и трудом, он всегда отличался большой скромностью, человеческой простотой, обаятельностью. Детство Филиппа Агальцова прошло в семье тульского крестьянина-бедняка, а ранние юношеские годы — в цехах на знаменитом Обуховском заводе. В 1919 году он вступил в партию, защищал молодую Республику Советов на фронтах гражданской войны. Спустя годы Филипп Александрович стал маршалом авиации.

Штаб 1-го польского смешанного авиакорпуса возглавлял полковник А. С. Дземишкевич. С ним мне тоже довелось вместе служить, бить немцев под Москвой. Рядом оказался и мой близкий друг — Герой Советского Союза полковник М. И. Мартынов. Он в корпусе командовал 1-й бомбардировочной авиадивизией. Признаюсь, обрадовался я этим встречам, так как опыт боевого товарищества позволял сразу же, без «пристрелки» в полную силу включиться в несколько новую для меня работу.

А приближался завершающий этап войны — Берлинская операция. Укомплектованный боевыми самолетами авиационный корпус в срочном порядке передислоцировался на аэродромы к Одеру и с 24 апреля начал боевые действия на 1-м Белорусском фронте. Военный совет фронта обратился к войскам с воззванием. В нем, в частности, говорилось:

«Дорогие товарищи! Наступил решающий час боев. Перед вами Берлин, столица германского фашистского государства, а за Берлином — встреча с войсками наших союзников и полная победа над врагом. Обреченные на гибель остатки немецких частей еще продолжают сопротивляться...

Товарищи офицеры, сержанты и красноармейцы! Ваши части покрыли себя неувядаемой славой. Для вас не было препятствий ни у стен Сталинграда, ни в степях Украины, ни в лесах и болотах Белоруссии. Вас не сдержали мощные укрепления, которые вы сейчас преодолели на подступах к Берлину. Перед вами, советские богатыри, Берлин. Вы должны взять Берлин и взять его как можно быстрее, чтобы не дать врагу опомниться. Обрушим же на врага всю мощь нашей боевой техники, мобилизуем всю нашу волю к победе, весь разум. Не посрамим своей солдатской чести, чести своего боевого знамени.

На штурм Берлина — к полной и окончательной победе, боевые товарищи!..»

Для обороны Берлина Гитлер привлек все, что только мог. Каждую улицу, переулок, каждый дом нашим бойцам приходилось брать штурмом, в ожесточенных схватках с преданными и еще верящими в своего фюрера фанатиками. Рукопашные бои шли не только на земле, но и под землей — в тоннелях метро, в подземных коммуникационных ходах.

А над Берлином и его окрестностями висела густая дымка, поднимающаяся от земли: пожары и разрушения пришли под самое логово фашистского зверя. Дымы эти затрудняли ориентировку в полете, поиск экипажами заданных целей. Но выручали наземные радиостанции, наводящие самолеты на объекты бомбометания, а также сигналы, подаваемые атакующими частями...

И в эти горячие дни моя связь с родной дивизией не прекращалась. Из писем друзей я узнавал о боях гвардейцев на 3-м Белорусском фронте в Восточной Пруссии, о том, как они штурмуют «неприступные» кенигсбергские укрепления, суда и портовые сооружения немцев в порту Пиллау, громят вместе с наземными войсками земландскую и курляндскую вражеские группировки.

С большим волнением и гордостью читал я письмо Бориса Сергеевича Харабадзе. Мой преемник рассказал в нем о мужественном поступке командира эскадрильи 119-го бомбардировочного авиаполка капитана С. В. Барсукова и штурмана капитана Мазитова. После бомбардировки железобетонных фортов Кенигсберга их самолет поразил зенитный снаряд. Летчик капитан Барсуков получил ранение в оба глаза и перестал видеть.

По подсказке штурмана, не растерявшегося в труднейшей обстановке, летчик вывел плохо управляемый подбитый самолет на свой аэродром и произвел посадку.

Через некоторое время из полевого госпиталя мне прислал письмо сам капитан Барсуков. Он с радостью сообщал, что зрение ему восстановили, что скоро он снова встанет в боевой строй.