— Что вы, что вы! — опять улыбнулся он и неожиданно почти пропел: — «Во всем мне хочется дойти до самой сути. В работе, в поисках пути, в сердечной смуте»... Хороший поэт Борис Пастернак. Люблю хороших поэтов, люблю хорошие книги. Слабость. Не надо, Светлана Петровна, заниматься вам поисками истины там, где она уже найдена. Вот, если хотите знать, мой добрый совет. И если вы учтете все, что я вам сказал раньше, вы оцените его и будете мне лишь благодарны... Поняли меня?

И вдруг она догадалась: он ее боится. Как это ни странно, а вот боится, потому и хочет устрашить, и она знает, почему боится. Ему не нужно, чтобы снова копались в деле Антона. Он завершил его и, наверное, все те, кто потом с этим делом знакомился, удивлялись простоте его и ясности. В науке далеко не всегда вот такая завершенность может восхищать, часто она настораживает, потому что только при подтасовках все проходит гладко и легко, а в истинном поиске всегда натыкаешься на множество препятствий... Он ее боится. И едва она это разгадала, как сразу же ощутила подлинное облегчение, невольно улыбнулась.

Эта улыбка насторожила Фетева.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Нет, наоборот, все так... все так. Я очень рада, что увидела вас. Вы интеллигентны...

— А вам казалось, тут сидит жлоб? — Никакого раздражения в его словах не было, но настороженность все же чувствовалась.

— Может быть,— неопределенно ответила она и поднялась, но уходить так было нельзя, надо было немного его успокоить.— Я, конечно, учту ваш наказ. Желаю вам...

Она шагнула к двери. Он не встал, сидел, сцепив по-прежнему белые пальцы в замок, и она поняла: не сумела развеять его настороженности, может быть, это чувство еще больше укрепилось в нем.

Выбежав на улицу, Светлана остановилась передохнуть, почувствовала, как у нее учащенно бьется сердце. Эх, черт возьми, она не очень приспособлена для таких разговоров, тут нужен какой-то особый язык, которым владеют только люди, занимающие начальнические посты. Вот, наверное, и Трубицын владеет таким языком. Она оглянулась на особняк, из которого вышла, и попыталась представить, что делает сейчас Фетев: по-прежнему сидит за столом или мгновенно забыл о ее приходе? Может быть, так, а может быть, он сейчас прикидывает: нет ли чего-нибудь

у Светланы против него?.. Тут она спохватилась и заспешила к автобусной остановке.

3

Фетев позвонил неожиданно:

— Приветствую тебя, пустынный уголок!

Вечно у него идиотские шутки, к тому же с претензией. Трубицын знал, что ни веселости, ни бойкости Фетева верить нельзя, у этого рыжего всегда какая-нибудь маска, он мягко стелет, да жестко спать. Трубицын подготовился, что Фетев начнет с анекдота, тот любил так ошарашить, знал анекдотов множество. Откуда черпал — неведомо, но Фетев на этот раз болтать не стал, спросил:

— Объясни мне, ангел мой, дочка этого старика Найдина давно в твоем городишке обитает?

— Несколько дней. А что?

— Ну, и по каким таким причинам она объявилась в родных местах?

— Вот по таким причинам, что это ее родные места. Родителей надо навещать, Захар Матвеевич. Этому учим молодежь,— ответил ему в тон Трубицын.

Хотя вопросы Фетева были для него неожиданны — неужто ради Светланы надо было звонить в самый разгар рабочего дня? — но Владлен Федорович сразу понял: видимо, что-то у Фетева припасено.

— Правильно учите,— согласился Фетев.— Ну, а не скажешь ли ты мне, наведывалась ли она в Синельник?

— Вполне возможно. Не интересовался.

— А надо бы... Надо бы...

— Что ты имеешь в виду?

— А видишь ли, дражайший председатель, насколько мне известно, дочь Найдина в Третьякове несколько лет не была. А у осужденного Вахрушева денег мы не нашли. И она, между прочим, к нему в колонию на свидание ездила... Вот тут и возникают вопросы. Во-первых, деньги. А во-вторых...

Он сделал паузу, то ли обдумывая, как сказать, то ли ждал — может быть, Трубицын сам задаст вопрос или по-своему отреагирует, но Трубицын молчал.

— Ну, а во-вторых,— вздохнул Фетев,— подозреваю: возможно частное расследование. А мы таких вещей не любим.

Трубицын вдруг рассердился:

— Ну, что же,— сказал он,— тогда это не ко мне. Тут районный прокурор есть. Телефон ты его знаешь.

Фетев не обиделся на резкость или сделал вид, что не обиделся, сказал мягким голосом:

— Примитивно, ангел мой... Примитивно. Конечно, я могу районному. Да так и сделаю. Но... Ведь, наверное, есть у тебя с ней общение. Помню, вы давние знакомые, ты и к Найдину питаешь нежность. Приглядись. Она у меня была. Я не жалею, что принял. Понял — штучка непростая. Потому и тебе звоню. Считай — это дружеский совет. Будь здоров, ангел мой...

И сразу же связь оборвалась. Звонок был необычным, Фетев зря не только не побеспокоит, но сам не взбудоражится, а тут ясно было: он озабочен, хотя и старается не подать виду. Все это требовало обдумывания, и Трубицын сказал секретарю, чтобы его ни с кем не соединяли и никого к нему не пускали.

Первое, о чем он подумал: значит, не так что-то с делом Антона, только это могло всерьез обеспокоить Фетева. В этом деле многое не понятно было и Трубицыну, некогда он о нем размышлял и мучился. Есть, наверное, люди, которые считают, будто чуть ли не он подвел Антона под суд, вроде бы как отомстил, потому что Вахрушев высказывался при народе о нем не очень лестно. Конечно, ему было обидно, что так поступал не кто-нибудь, а именно Антон, человек, которого он принял поначалу всей душой, верил — у них укрепится настоящая дружба, им бывало друг с другом интересно. Но этого не получилось, и Трубицын догадывался, почему.

Обвинение Антона во взятке было для него ударом, он в это поверить не мог и попытался защитить Вахрушева, но районный прокурор, человек со староармейскими замашками, предупредил его спокойно, но твердо: не лезь, не твоего ума дела. И ему ничего не оставалось, как быть в стороне, хотя события разворачивались в районе, за который он отвечал. Фетев высказался еще более определенно: если Трубицын попытается защищать Антона, его могут спросить, как он допустил, чтобы у него работали договорные бригады приезжих, и всякие ссылки на доротдел области во внимание приниматься не будут. Лучше бы ему и в самом деле побыть в стороне, тогда впоследствии за такое, пожалуй, похвалят: вот, мол, в Третьяковском районе беспощадны к негативным явлениям, с которыми надо вести войну непримиримую, обнажая все до конца... Так и случилось, да вот и Фетев получил повышение, его заслуга в этом деле отмечалась не раз.

Антон денег у бригадира Урсула взять не мог, да они ему и не нужны были. Машину он купил еще до того, как поступил на работу в Синельник, это все знали, купил ее на деньги, заработанные во флоте... Для чего ему двадцать тысяч? Дом он строить не собирался, да и покидать Синельник не думал.

Конечно же, никакой взятки не было. Правда, против Антона были выставлены такие свидетели, как Круглова, которую считали чуть ли не совестью Третьякова, сам бригадир Урсул, да и его Сергей... Он знал, почему Сергей оказался в свидетелях, но даже словом с ним на эту тему не обмолвился. Трубицыну было указано стоять в стороне, он и стоял. Да, свидетели сильные, и Антон против их показаний не смог удержаться. Следствие сработало быстро, четко, и суд прошел так же быстро, никто и опомниться не успел, как все завершилось. Но Трубицын знал Фетева, этого человека с барскими замашками, с любовью к хорошей еде, хорошим винам, к женщинам, театру. Он славился еще и тем, что имел одну из лучших библиотек в городе: его отец, тоже когда-то прокурор, собирал ее. Любители редких книг завидовали Захару Матвеевичу. Знал Трубицын, что Фетев обладает удивительной способностью давить на людей как бы без нажима, вроде даже и не давить, а заставлять вздрагивать от неожиданно преподнесенного им факта, которым он бог весть как запасался, да еще к этому прибавить его особую манеру говорить, которая как бы обволакивала человека, делала его беспомощным, когда он сидел перед следователем. Можно представить, что Фетев способен вынудить любого давать показания в нужном ему направлении: в его руках и безвинный в самом тяжком грехе покается. Сколько ни было проверок его дел, всегда в них все оказывалось чисто и точно, они проходили через суд, как по писаному. Его давно собирались повысить, после дела Антона он и поднялся сразу.