— Что ты, Светочка? — проговорила она.

— Нет, вы поглядите на него, на комдива этого, поглядите! И пусть он вам скажет: сколько маме моей было лет, когда он ее к себе увел. Она ведь так и умерла нерасписанной с ним.

Петра Петровича Найдина вроде бы ничем нельзя было пронять, а тут как открыл рот, так и закрыть не смог, и снова вся его голова заблестела потными каплями. Надежда Ивановна испугалась и замахала обеими руками:

— Да бог с тобой, Светочка... Да что же это ты...

Найдин посидел молча, так же молча встал, пошел к двери, было слышно — отъехала от ворот двуколка.

2

Светлана, прижав руки к лицу, упала на стол и разрыдалась громко и безутешно, ей и в самом деле сделалось страшно, по-настоящему страшно, она любила отца, и то был первый бунт ее против него.

Светлана без особых трудов добралась от аэропорта к автобусной станции, или, как ее тут величественно называли, «Автовокзалу».

На скамьях подле просторного, со стеклянной стеной здания сидело много всякого народа. Пассажиры чутко прислушивались к разносившемуся из нескольких динамиков голосу дикторши, которая то и дело объявляла о посадке на такой-то платформе в автобус. Светлана прошла в кассовый зал, направилась к окошечку с надписью «Третьяков». Из расписания вычитала, что попала в перерыв: автобуса не будет часа два. Она вздохнула — придется ждать.

— Если в Третьяков, можем доставить,— услышала она рядом вкрадчивый голос.

Опираясь на барьер, помахивая круглым брелоком с ключами, стоял невысокий человек, скуластый, с белыми лохматыми бровями, из-под которых поглядывали маленькие веселые глаза; сам он был весь какой-то остренький: тонкий нос, небольшой, выдвинутый клинышком, подбородочек и тонкие усики над тонкой губой. Человек показался ей удивительно знакомым, но она не могла сразу вспомнить, кто он. Пока соображала, что ответить, он сам узнал ее и пискляво крикнул:

— Светка! Ты, что ли?!

Из-за этого неожиданного писка она и узнала его: Сережка Кляпин, ее соученик по школе, она никогда его не вспоминала, да вроде и не за что было вспоминать, в классе училось около тридцати человек, разве всех удержишь в памяти, но Кляпина вспомнила и удивилась.

— Я, Сереженька,— сказала она.— Ты что тут, левачишь?

— Ага! Леваков ищу, время подходящее,— кивнул он на окошечко.— А ты, смотри, фартовая какая стала! Я бы не узнал. Да карточку твою недавно видел... К Петру Петровичу забегал, а у него ты на стенке висишь... Ну, если к нам, так поехали, что ли?

Он подхватил ее чемодан, двинулся вперед, поскрипывая курткой из черной кожи. Он улыбался во весь рот, легко обходил баб с мешками, толпящихся посреди зала, степенных мужиков с портфелями и чемоданами. Когда выбрались наружу, он взял Светлану под руку, повел за угол, где начиналась зеленая улица. Тут стояло много легковых машин.

— Вон моя,— кивнул Кляпин на новую черную «Волгу»,— государственного значения.

— Ну, вот, а ты левачишь,— рассмеялась Светлана.

— Да ведь грех пустым домой двигать. Босс в Москву подался. Я его в аэропорт доставил. Свободен, понимаешь. Чего, думаю, зря бензин жечь, а детишкам на молочишко...

— Что, у тебя детей много? — спросила Светлана, усаживаясь на переднее сиденье.

— Да, двое пацанов произрастают. Ты, того... пристегни ремень. По дороге наболтаемся.

«Волга» была чистенькая, с красными, приятными на ощупь сиденьями. Светлана с удовольствием откинула голову на подголовник, подумала: «Кого же он возит?» — но тут же и забыла об этом. Ей повезло, что встретила Кляпина, быстрее, без хлопот доберется до отцовского дома, и, пока Сергей сосредоточенно вел машину в густом потоке, она вглядывалась в новые дома, которых раньше здесь не было, и ей казалось — едут широкой трассой где-то на окраине Москвы. Они проскочили через мутную реку, и открылась в слепящей зелени степь. Светлана сощурилась от яркости полей, голубизны неба, золотистого марева над дорогой, и что-то неожиданное, даже еще не осознанное холодеющей тоской наполнило ее, будто из какой-то дальней дали раздался некогда знакомый и дорогой зов, и от этого внезапного приступа она почувствовала: может расплакаться, хотя вроде бы забыла, как это делается.

А Кляпин достал сигареты, закурил и, не поворачиваясь к ней, спросил:

— Ты из-за Тошки прибыла-то? Так, полагаю?

— Правильно полагаешь,— кивнула она.

— А раньше-то что? На суд?

— Раньше не знала. От отца только вчера телеграмму получила.

— Ишь ты,— хмыкнул Кляпин.— А вы чего?.. Разбежались навроде?

Она задумалась: посвящать этого Кляпина во все, что произошло у нее с Вахрушевым, вовсе не хотелось, и она ответила с усмешкой:

— Да нет, не разбежались навроде.

— Чудно! — воскликнул он.— Во, жизнь стезю ка кую метит, ни хрена не разберешь. Где мужик? Где баба? Где семья, а где одна профилактика.

— Ты это о чем? — не поняла она.

— А ни о чем,— засмеялся Кляпин.— Это я иногда как хочу, так слова по-своему ставлю... До сих пор не пойму: ка кой хрен твой Тошка тут появился?

Весь в фирме. А то и по-морскому оденется — блеск. И стерик у него «майд ин Япан». Ни у кого в Третьякове такого нет. Ходил я, слушал. Будь здоров музычку дает. Жаль машинку, конфисковали. Вообще-то шмотье у него было. Человек вокруг шарика мотался, всякие общественные устройства повидал и, это ж надо, в Синельник на работу подался. Никто и не верил, что за просто так. Сперва думали: может, от греха какого скрывается. Потом... Ты-то, говорят, профессором стала. Что же его пристроить нигде не могла?

«Господи, какой бред несет»,— ужаснулась Светлана, но сказала спокойно:

— Я не профессор. Это врут.

— Однако ж столичный житель,— он усмехнулся, тоненькие усики съехали у него набок.— Тошка твой — дурак,— вдруг строго, с начальственной нотой произнес он и для убедительности добавил: — Поперечные — все дураки. Жизнь имеет свое течение, и помехой не след ложиться. Да и к чему? Все одно, течение — сила, а ты в нем — щепа. Ясненько?

— Нет,— сказала она. Ей и в самом деле было неясно, о чем он пытается говорить.—Ты, Кляп, что-то бормочешь, а я но пойму,— о чем? Ты по-нормальному можешь сказать, почему ты так об Антоне говоришь?

— А как я говорю? — удивился Кляпин.— Я нормально говорю. Только дивлюсь, что к нам подался. Так это каждый диву дается. Был моряк, имел свое назначение, а тут завязал и — к нам... Его как человека встретили. Жалели. Ну, на курсы двинули. Мог жить, как всякий желает, а он... Сам же ведь в тюрягу напросился. Сам. Вот какая профилактика...

— То есть как это — сам?

Кляпин притормозил машину, посмотрел на нее из-под белесых бровей маленькими остренькими глазками, и опять его усики словно бы сломались, он тут же отвернулся, машина дернулась, прибавила скорости, охнула, попав в колдобину.

— Чудно-о,— протянул Кляпин.

Странно, но только сейчас, а не дорогой и не утром, когда она получила телеграмму, Светлана ощутила настоящую тревогу за Антона. Эта непонятная суетливость Кляпина заставила ее вдуматься в происшедшее, и она, еще не зная сути дела, всполошилась, поняв: беда Антона серьезная, заденет наверняка и ее, потому-то отец и позвал к себе, может быть, хотел предупредить или оградить.

— Да ты толком можешь сказать,— вдруг взвилась Светлана,— что там с Вахрушевым стряслось?

Но Кляпин не ответил, он вел машину, не поворачивая головы, пока они не обогнали два тяжелых самосвала, потом вздохнул, сказал:

— Ты, Светка, не шуми... Что случилось? Да ни фига не случилось. Учат его. Делов-то... Ну, отсидит да вернется поумнее. Эка невидаль. Я отбухал два года, по глупости за хулиганство попал, ничего со мной не сделалось. Может, только покрепче жизнь стал понимать. А так тоже пузырился, на начальство кидался, а как влепили трешку, соображать стал. Ну, повкалывал на самосвале, досрочно домой вышибли. Вот сейчас, видишь, при деле, и живу нормально.