— Руби варягов! — весело орал воевода Чудес, его сабля сверкала налево и направо. Вскоре рубить стало некого — Чудес спешился и направился к Стефану, стоявшему на коленях посреди кровавого месива. — Они что, взбесились? Что тут произошло? Предательство?
— Я убил их воеводу, — каким-то мёртвым голосом ответил князь. — Вот они и пришли. Отомстить. Ну и предательство, конечно, куда ж без него.
— А почему ты в рубахе? — поразился воевода, и, увидев пятна крови и разбитое лицо, закричал. — Ты что, ранен? Сюда, бегом, князь ранен!
Не успел Стефан открыть рот, чтобы ответить воеводе, что, дескать, он не ранен, что во дворце заговор, что, надо попытаться спасти Мишну, гибнущую в огне, что…
Да много чего рвалось из груди юноши, выпрыгнувшего в окно из-за коварства любимой жены, княгини Мишны — как вдруг воевода Чудес вздрогнул, и начал падать на Стефана. Из груди воеводы торчала стрела с треугольным стальным наконечником — невиданным в чудских землях. Стреляли от западных ворот — и все бросились туда, ловить неведомого стрелка.
Второй поверх дворца полыхал — жар становился нестерпимым, за лето дерево просохло, словно лучина для растопки, дым, правда, сразу же уносило в небо. Возникшую панику погасила железной рукой Хава — как ни странно, не нашлось никого, кто бы смог взять на себя руководство. Боярин Матан, после прыжка князя Стефана в окно, стряхнул с плеч руки растерявшихся ветеранов, не взглянув на объятую пламенем княгиню, бросился вниз — спасать князя. Но не добежал — в окно влетела стрела, пресекла его бег. Хава страшно закричала на дворовых девушек, досталось и боярыням — княгиню повалили на пол, сбили пламя, залили водой, осторожно завернули в простыни и положили на ковёр — вокруг суетилась толпа придворных. В это время послышались боевые вопли и песни варягов — все дружинники бросились к окнам, и тут же вниз, прочь от пожара — в бой.
Когда занялись огнём стены княжеской спальни — откуда-то появился смиренный Берл, поклонился Хаве. Затем он осмотрелся, и, поняв, что в помещении остались только женщины, принял командование на себя. Старый левит подошёл к принцессе, откинул мокрое полотенце, взглянул на обожжённое лицо. Сморщился, сказал что-то на иврите. Мишна открыла глаза, поначалу они были безумны, но через несколько секунд прояснились — она узнала Берла и Хаву, что-то прошептала на чудском наречии. Берл кивнул, бросился к окну. Тут же отшатнулся — лицо его из смуглого стало бледным, глаза в ужасе округлились:
— Нам конец! Воевода успел раньше, чем закрепились варяги! Кто-то подал сигнал!
Хава усмехнулась, подняла палец, показывая на горящий потолок. Берл схватился за голову, подразумевая неподобающую старому иудею неразумность — но тут, же лицо его стало непреклонным:
— Женщина, — обращаясь к Хаве, — веди нас к тайному ходу.
— Куда мы идём? — вдруг прохрипела принцесса каганата. — Призовите бояр с людьми.
— Госпожа, ваш слуга Мардух уже донёс приказ до верных людей. Мы идём в Варяжский городок. Сейчас он практически пуст — мы закроемся за стенами, призовём своих бояр. А город пусть сгорит вместе с князем, воеводой, и остатками дружины — глупыми гоями. Умные придут к нам сами.
Мишна выслушала доклад Берла, взмахнула обгорелыми ресницами — действуйте. Принцессу-княгиню осторожно подняли, понесли вниз по задымлённой лестнице на женскую половину. Вокруг стремительно передвигалась Хава, её силуэт напоминал большую встревоженную птицу — она шёпотом сулила боярыням драгоценные камни, дворовым девушкам — золотые кольца, хазарские монеты…
Наконец, достигли тайного чулана, зажгли факел от горящих занавесей, вошли внутрь, заперли дверь. Отодвинув доски в стене, открыли ещё одну дверь — на этот раз из толстых досок, с бронзовым засовом. Осторожно спустились по ступеням, побрели по скользкой глине, прислушиваясь к журчанию воды, скрипу ненадёжного крепежа, отмахиваясь от холодных капель, падающих на лица.
Когда прошли половину — вздохнули, даже остановились на минуту. Воздух посвежел, откуда-то сквозило. Двинулись вновь. Когда раздался треск разрываемых сосновых стволов, подпирающих свод подземного хода, закричали все разом, предчувствуя страшное. Полетели, словно острые стрелы, щепки, потолок заходил, словно живой. Вся масса земли рухнула, навсегда поглотив и величественные замыслы, и коварные амбиции, и Новый Израиль, и деревенскую девочку Мишну, несущую в своих жилах кровь библейских царей и норманнских пиратов.
Воевода Чудес умирал на коленях Стефана, из уголка рта текла кровь, он часто впадал в беспамятство, а когда приходил в себя, пытался говорить:
— Я был плохим воеводой… и плохим боярином.
— Ну что ты, — успокаивал его Стефан. — Ты привёл ополчение, посадил новую династию. Это я оказался плохим князем.
— Я служил верой и правдой… бывшему князю и тебе… присматривал, чтоб порядок…
— Порядок — это вера в правду… это мечты.
— Этот Коттин… играл нами…
— Древний Кот Баюн сделал нас теми, кем мы стали. Он использовал своё волшебство — и тысячи человек поверили ему. Это и моё проклятие…
— Волшебства уже нет… боги ушли… Он и сам… без волшебства.
— А его меч? Эта вещь не от сего мира. Я буду сражаться с колдовством, пока жив. Я отворачиваюсь от Коттина. Со мной только мой Бог.
— Я тоже хочу… к твоему Богу. Одному умирать… страшно.
— Тогда я тебя должен окрестить. Священников здесь нет, да их и не надо — ты пал на поле боя за родину, значит, уже окрещён, только не водой, а огнём, как сказано в священном Писании. Примешь ли ты, боярин Чудес, имя Николай, которым звали древнего святого из Мир Ликийских?
— Приму… крести быстрее… смерть…
Стефан взял руку воеводы, совершил крестное знамение, как положено — двумя перстами. Затем сложил руки воеводы на груди и закрыл перстами глаза. На душе саднило, словно он, князь, проглотил раскалённый камень.
Раздался крик — от ворот бежал дружинник, пал в ноги, прохрипел:
— Прости князь! Злодея поймали, но не довели. Побежал в лес, пришлось стрелять. Убит, при попытке…
Стефан посмотрел в глаза верного воина, увидел в них обман, но ничего не сказав, кивнул. Каким-то образом он понял, что убит Мардух. Сквозь кровавую пелену князь посмотрел на белесые небеса, на горящий дворец, на бегаущих горожан — они тащили корзины, баулы, гнали скот — ветер разносил огонь по всему городу, соломенные крыши вспыхивали, словно сухой трут в огниве Кота Баюна. Это а ещё не всё, пригрезилось несчастному потомку готских королей. Что-то случилось ещё.
Когда раздался новый вопль, князь, положив тело воеводы на землю, пропитанную кровью, встал, выпрямился во весь рост — окровавленная белая рубаха, стоящие дыбом волосы, в кровь разбитое лицо отпугнули собравшихся вокруг него соратников.
— Говори всё! — прошептал раскалёнными сухими губами Стефан, страшно сверкая белками глаз.
— Княгиня со своими людьми из чуди и хазар ушла под землю… ход обвалился. Все мертвы. Что делать? Копать? — дружинник затрепетал перед белозерским правителем.
— Оставьте там. Это измена. Нечего тревожить мёртвых. Скажут — чудь ушла под землю. И я уйду.
— Куда ты, князь? — закричали люди.
Стефан, как был, босой, в рубахе, подобрав обломок копья и опираясь на него, как на посох, пошёл к северным воротам. Толпа замерла. Бывший князь прошёл сквозь неё, и никто не посмел окликнуть или задеть его. Вскоре белый силуэт, постепенно уменьшаясь, достиг тёмного леса, и скрылся там навсегда.
Ночь, жаркая и душная, опустилась на Словенск. Опустел торг, хозяева заперли ворота, многие закрыли ставни, словно предчувствуя беду. Сторож не бродил с колотушкой по кривым улочкам — сидел в будке. Даже стражники дремали тревожно, изредка поднимая взгляд на огромную Луну, подымающуюся на востоке. Чёрной громадой темнел дворец словенского князя. Два поверха были темны и тихи, лишь на самом верху в окнах наблюдалось движение — кто-то бродил со свечами, иногда выглядывая наружу.