В день публикации «гнева народа» Б.Л. написал Николаевой ответ. Вот он:
«
1 ноября 1958Благодарю Вас за искренность. Меня переделали годы сталинских ужасов, о которых я догадывался до их разоблачения.
Все же я на Вашем месте несколько сбавил бы тону. Помните Верещагина и сцену справедливого народного гнева в „Войне и мире“. Сколько бы Вы ни приписывали самостоятельности Вашим словам и голосу, они сливаются и тонут в этом справедливом негодовании.
Хочу успокоить Вашу протестующую правоту и честность. Вы моложе меня и доживете до времени, когда на все происшедшее посмотрят по-другому.
От премии я отказался раньше содержащихся в Вашем письме советов и пророчеств. Я Вам пишу, чтобы Вам не казалось, что я уклонился от ответа.
А на отдельном листочке Боря написал записку для меня:
«Олюша, надо ли отвечать Галине Николаевой?
Прочти и подумай. Если не надо, уничтожь письмо. Целую тебя. Если бы не плечо и лопатка, я был бы на верху блаженства. А ты?»
Я не отправила это письмо, и оно хранится сейчас у Иры.
Я не помню больше писем такого типа.
Каждый день стекался к нам поток сочувствия и поддержки. И иногда самые безыскусные, самые простые письма вызывали у Б.Л. слезы умиления.
Вот одно из них:
Сегодня я рассылаю поздравительные открытки и письма, и мне захотелось написать также и Вам.
Всю эту неделю слежу за газетами с большой печалью и со стыдом за наших литераторов.
…Но я не верю нашим литераторам, выступившим против Вас. Их поведение омерзительно…
Кто-то из писателей сказал, что Вам теперь никто не подаст руки. Ошибается. Крепко жму Вашу руку и желаю Вам сил и здоровья перенести все эти испытания.
Помните, что важен только свой суд, суд своей совести. Прав тот, кто уверен в своей правоте.
Вы не должны чувствовать себя одиноким. Вероятно, за всю свою жизнь Вы не имели столько сочувствия, сколько имеете сейчас.
Будьте счастливы.
Уважающая Вас
Из редакции «Правды» нам переслали письмо главного инженера конструкторского бюро п/я 729 из Ленинграда С. А. Оболенского. Он писал:
Я — старый производственник… я — не критик, ноя — большой любитель стихов, ценитель поэзии. И вот, прочитав статью В. Ермилова „За социалистический реализм“, опубликованную в № 154 газеты „Правда“, я подумал: „Если бы мы, производственники, ТАК ЖЕ критиковали друг друга, если бы каждый из нас РАДОВАЛСЯ промахам другого и старался бы их раздувать — не далеко ушли бы мы в своем производстве…“»
И далее он обстоятельно развенчивает доводы Ермилова против поэзии и прозы Пастернака.
Из Литвы П. Яцкявичус прислал Боре копию своей большой статьи:
«Пастернак выдержал труднейшее испытание временем. Круг его ценителей невелик, но тот, кто вошел в неповторимый мир его поэзии, уже никогда не изменит ей.
Ныне принято ставить в заслугу писателю искренность и честность. Пастернак был одним из немногих, кто предпочел молчание искренности. Опаснейшая часть пути пройдена. Впереди — время, когда Пастернак перестанет быть „поэтом для поэтов“ и станет поэтом для всех».
Было и такое письмо:
Я низко (до земли) Вам кланяюсь за счастье и радость, которые Вы дали мне своими стихами с тех пор, как я их узнала. Я ухожу из жизни, но ухожу с ними, и я давала их многим, которые их будут знать и не забудут.
Были и анонимные письма. Вот одно из тех, что пришли в разгар травли:
Миллионы русских людей радуются появлению в нашей литературе настоящего большого произведения. История не обидит Вас.
Помимо писем такого характера каждый день приходили отклики из-за рубежа, из десятков различных городов мира, От людей самых несхожих профессий.
Помню, как Б.Л. до слез растрогало письмо какого-то кукольника из Гамбурга. Он писал о неудачах в своем кукольном театре, но ничего не просил. Тем не менее Боря послал распоряжение Фельтринелли в счет гонорара выслать кукольнику к Рождеству большую сумму денег.
Мне кажется, что тем, кто его переводил, принимал в нем какое-то участие или просто о чем-то просил, он за короткий срок раздал в виде подарков свыше ста тысяч долларов.
Чтение писем и ответы на них занимали тогда много времени, которым Б.Л. так дорожил. Но отвечать на письма казалось ему необходимым, наиважнейшим делом. Он отвечал почти на каждое письмо, если видел в нем живую человеческую душу.
Характерна для его позиции концовка письма к Е. Д. Романовой:
«…Я обрываю письмо не вследствие скудости чувства, а потому, что я совершенно не знаю досуга под тяжестью навалившихся дел, работ, забот и иностранной переписки, на какую-то долю которой я отвечаю по тем же побуждениям, как Вам, то есть когда отвечать заставляют не лица, писавшие мне, не правила вежливости, не наперед предрешенная и естественная признательность, но сами письма, одухотворенные, вызывающие восторг и удивление…»
Борису Зайцеву[23]:
«Мне выпало большое и незаслуженное счастье вступить к концу жизни в прямые личные отношения со многими достойными людьми в самом обширном и далеком мире и завязать с ними непринужденный, задушевный и важный разговор. К несчастью, это пришло слишком поздно».
По оценке Герда Руге за период с момента присуждения Нобелевской премии до дня смерти Б.Л. было получено от двадцати до тридцати тысяч писем.
Времени для стихов оставалось совсем мало. Одно из последних стихотворений было посвящено письмам:
За два дня до нашей поездки в ЦК по команде свыше все письма на имя Б.Л. задерживались и не доставлялись. Это его угнетало больше всего, больше всей этой травли. И поэтому первое, что Б.Л. потребовал у Поликарпова, когда вырабатывались условия «соглашения», это разрешить переписку. На другой день почтальонша принесла Боре две полные сумки писем, накопившиеся за это время. Он был счастлив.
Поликарпов обещал нам, что праздники мы проведем спокойно, а потом, недели через две, он пригласит меня, чтобы составлять какое-то новое письмо. Ясно было, что они на этом унижении не остановятся. Но хоть эти обещанные две недели мы надеялись провести спокойно.
Не тут-то было. Во вторник, четвертого ноября, мы с Борей и Митей с утра сидели на Потаповском и разбирали очередную толстую пачку писем.
Боря страшно обрадовался, когда из одного разрезанного Митей конверта выпали листы, вырванные из книги. Это был рассказ Куприна «Анафема». Больше ни строчки, — да и к чему?
Раздался телефонный звонок. Мы попросили Митю отвечать, что нас нет дома, — хотелось спокойно посидеть, хоть на час отгородиться от всего враждебного нам мира. Но послышался трагический полушепот зажавшего ладонью трубку Митьки:
— Мать, вождь на проводе!
— Говорят из ЦК. Ольга Всеволодовна, говорит Дмитрий Алексеевич, пора нам встретиться, давайте попросим Бориса Леонидовича написать обращение к народу…
23
Борис Константинович Зайцев (1881–1972) — русский писатель; эмигрировал в 1922 году; с 1924-го жил в Париже.