«Очень интересный звук», — сказал он с выражением любопытства на лице. «На такой звук хорошо приманивать фазанов во время кормежки».

«Это был перевод псалмов», — гордо нахохлившись, вежливо проинформировал его Куперник.

«А каких псалмов?» — спросила ради вежливости Сильва, чтобы затушевать отсутствие энтузиазма среди собравшихся.

«Как — каких псалмов?» — удивился Куперник. «Псалмов царя Давида. Не читали? Замечательная книга, очень рекомендую. Перевод, правда, неудачный».

«Вы изучали древнееврейский?»

«Нет, не изучал. Зачем мне его изучать?» — пожал плечами Куперник.

«С какого же вы языка переводили?» — спросил Феликс.

«Я? С подстрочника. Я всегда перевожу с подстрочника», — ответил Куперник, ничуть не смутившись.

«С какого подстрочника? Что вы в Библии подстрочником называете?» — Феликс не мог понять, что Куперник имеет в виду.

«Ну сам этот безобразный текст — разве можно его назвать профессиональным переводом? Подстрочник! Да и то любительский». Куперник стал разъяснять свою мысль тоном школьного учителя. «Сами знаете, какие у нас на Руси толмачи-переводчики были с древнегреческого: все напутали, безобразные архаизмы, все это ни к чему, это все гандикап, как говорят англичане. Они затемняют совершенно современный смысл библейского псалма».

«Безобразные архаизмы? Затемняют?!» — Феликс вытаращил глаза. «Вы отдаете себе отчет, что вы несете? Вы понимаете, что русская Библия — плохой ли это был перевод с древнегреческого или даже с начала и до конца ошибочный — это уже и есть русский язык! Какой получился, такой и есть. Вы русский язык собираетесь переводить на русский?»

«Но я не следую тупо оригиналу, как некоторые. У меня стих рифмованный», — сказал Куперник, отчасти защищаясь, отчасти с гордостью.

«Рифмованный? Весь русский язык собираетесь зарифмовать? Верлибр царя Давида вам не подходит?»

«На царя Давида вы не похожи. Вы похожи на фазана», — продолжал свою мысль Эдвард-Эдмунд, вмешавшись в этот лингвистический спор из своего угла. Он нес уже нечто несуразное. «Ясно вижу, что вы фазан царя Давида».

«Вы — наш лорд, Our Lord», — подхватила невысказанную мысль наширявшаяся Мэри-Луиза. «Мы возведем Иерусалим на английской зеленой и приветливой земле», — затянула она патриотический гимн.

«Да вы уже вполне позеленели», — в раздражении на это воркование сказала ей Сильва.

«Иерусалим, да-да». Куперник приблизился к ним, пользуясь поводом избавиться от соседства назойливого Феликса и продолжить свои поэтические чтения. «На реках Вавилоно-Ассирии без Иерусалима мы сирые», — продекламировал Куперник. «Оригинальная рифма не правда ли: Ассирия — сирые. Евтушенковско-вознесенские ритмы, вы знаете. Для современного заострения темы. Вавилоно-Ассирия — это же, конечно, Советская Россия (замечаете аллитерацию: Россия — Ассирия?), где евреи-отказники мечтают о репатриации в Израиль. Один гитарист из сионистского движения хотел даже переложить мой перевод этого псалма на музыку, получился бы, знаете, эдакий марш отказников: „В тоталитарном мучаясь режиме, мы плачем о тебе, Иерусалиме“. А дальше припев: „На реках Вавилоно-Ассирии — без Иерусалима мы сирые“. Отлично было задумано: композиция и все такое. Но гитарист в Израиль уехал обжираться питой с фалафелем. Мы же остались плакать на реках Ассиро-Вавилонских».

«Кто это — мы? Мы в данный момент — на берегах Темзы. И в отличие от вас, здесь и останемся. И плакать по этому поводу не собираемся», — сказал Феликс.

«Jerusalem? Иерусалим? Israel?» — воскрес из угла нагашишенный Эдвард-Эдмунд. «Туда надо отправлять не советских евреев, а фазанов. Пусть убивают фазанов, вместо того чтобы убивать друг друга. Я предпочитаю иной Иерусалим. Иерусалим на небесах. Или даже на картинке. Где-то я видел Иерусалим в этой квартире?» Он поднялся, шатаясь с пола, все отступили в испуге: его огромная фигура угрожающе раскачивалась — вот-вот грохнется, круша все перед собой. Сильва и Мэри-Луиза шагнули к нему, как две санитарки, подхватили его под руки и повели в комнату Феликса. Куперник вздохнул с облегчением: он явно не знал, как себя вести в присутствии столь загадочной личности.

«Не понимаю, при чем тут фазаны? Иерусалим и фазаны — какая, собственно, связь?» — раздраженно пожал плечами Куперник, когда Эдварда-Эдмунда вывели из гостиной.

«Связь очень простая: наш лорд, Our Lord, обменивает фазанов на диссидентов», — сказал Феликс. «Безумных птиц на безумных диссидентов. Для поддержания баланса по количеству психов во всем мире».

«А в ходе обмена вас может искусать бешеная собака», — добавил Карваланов, заговорщически подмигнув Феликсу. Странным образом они оба чувствовали себя в одном лагере с Эдмундом-Эдвардом перед лицом общего врага Куперника. Они дразнили его и явно находили в этом удовольствие.

«Вы назвали его лордом? Карваланов, если не ошибаюсь, назвал его егерем? Странный какой-то титул: лорд-егерь!» — Куперник моргал и улыбался заискивающе, слабо понимая макабрический обмен репликами между Виктором и Феликсом.

«Ничего странного в этом не вижу», — сказал Феликс с деланным безразличием в голосе. «Лорды бывают разные. Лорд — хранитель печати, лорд-егерь. Такой лорд, ответственный за придворных егерей».

«Вроде лорда-гофмейстера», — проявил осведомленность Куперник.

«Гофмейстер? Это по шахматам, что ли?» — наморщил бровь Феликс.

«Так последнее издание Страноведческого словаря переводит титул Lord Chamberlain», — проинформировал его Куперник.

«Лорд Чемберлен — это, уверяю вас, лорд-камергер, а никакой не гофмейстер».

«Есть разные тенденции перевода», — продолжал настаивать, несколько смутившись, Куперник. «Например, в Литгазете так прямо и пишут: лорд-чемберлен, с маленькой буквы. Есть такая вообще тенденция: специфические понятия из другого языка не переводятся, а просто транскрибируются, вроде спрей, имидж, андерграунд. Никому в голову не придет переводить слово „андерграунд“ как „подполье“».

«Еще немного, и вслед за эмигрантской газетой „Русское слово“ в Нью-Йорке вы станете величать камерный оркестр, chamber orchestra, оркестром Чембера?» — с неожиданной злостью сказал Феликс. «Да нет никаких тенденций перевода и лордов-гофмейстеров, а есть просто безграмотность и лорд-камергер без всяких ваших страноведческих словарей и подстрочников».

«Меня, вы знаете, титулы в этой жизни не волнуют. Камергер так камергер, егерь — значит егерь», — поспешил замять конфликтную ситуацию Куперник. «Просто не каждый же день встречаешь английского лорда. Хочется знать: а какой лорд, как звать. Это естественно. Вы знаете, я согласен с Федор Михалычем: России не хватает десятка благородных людей, тех самых аристократов духа, ради которых вся Русь и явилась миру».

«Какой еще Федор Михалыч?»

«А Достоевский. А как же, разрешите поинтересоваться, вашего лорда-егеря величают?»

«Эдвард. Лорд Эдвард», — не моргнув глазом, сказал Карваланов.

«Эдвард? Лорд Эдвард? Ваш бенефактор, благотворитель, спаситель то есть?»

«Он самый. Обменял собаку Карваланова на чилийского фазана», — сказал Феликс.

«Но я его встречал в прошлом году в Риме — неужели он так изменился?» — Куперник искренне недоумевал. «Или это было в Мессалонгах[17], где, знаете, умер Байрон, на конференции по шотландской литературе, если не ошибаюсь. Вы знаете, в Шотландии меня принимали как своего — я даже ночевал в кровати Роберта Бернса. Не в Шотландии ли мы с лордом Эдвардом пересеклись? Почему же он меня не узнал?»

«Это бывает. Как в том еврейском анекдоте», — сказал Феликс, имитируя еврейский акцент: «Рабинович, как вы изменились! — Но я не Рабинович. — Вот видите, вы уже и не Рабинович…» Никто не засмеялся. Все молча следили за этим невероятным диалогом.

«Может быть, в Англии есть два лорда Эдварда?» — сам же предположил Куперник. «Два лорда с одним и тем же именем. Тезки».

«Очень возможно», — сказал Карваланов. «Тезки. Тем более, у нашего лорда-егеря наблюдается явное раздвоение личности».