«Но у меня были свидетели: та самая дворничиха, как вы ее называете. Она подтвердила, что ваш пес на всех бросается, поскольку вы в тюрьме. Это, кстати, крайне затруднило отъезд вашего дога в Англию. Не без вмешательства КГБ, я полагаю. Советские власти отказывались дать разрешение на отъезд, хотя до этого случая никаких разрешений ни одной собаке не требовалось. Они явно боялись выпустить за границу собаку известного диссидента».
«Боялись, что начнет гавкать антисоветчину?» — хмыкнул Карваланов.
«В каком-то смысле их подозрения оправдались: судьба этого дога изменила мои политические взгляды, и я стал бороться за ваше освобождение. Не стоит, однако, думать, что английская сторона вела себя более гуманно: мои соотечественники категорически отказывались впустить в Англию советскую бродячую собаку. Типичное проявление британского шовинизма в отношении беженцев. И в качестве повода для отказа — давно знакомый нам довод: подозрение в бешенстве. Вы замечаете, как британский истаблишмент, преследующий меня здесь, на родине, смыкается с советскими органами, преследовавшими вас там, у себя? В каком-то смысле вас легче было доставить в Англию, чем вашего дога: ведь его подозревали в бешенстве обе стороны. Но моя многолетняя борьба, как видите, увенчалась победой: по крайней мере, один советский дог, доведенный до бродяжничества тоталитарным режимом, смог отыскать своего арестованного хозяина». И лорд потрепал Карваланова дружески по плечу.
«Роль арестованного хозяина уступаю вам», — съязвил Карваланов, дернувшись от прикосновения лорда, как от электрического шока. «Вы с этой псиной, я вижу, друг к другу крайне привязаны — без ошейника и цепочек с наручниками. Эта собака, кстати, не дог, а сука. Ее настоящее имя — Каштанка».
«А разве Вова — не женское имя? Как все русские имена: Masha, Vera, Vova? Я полагаю, в вопросе гражданских прав вы не дискриминируете женский род. Я считаю, что каждая собака вне зависимости от пола и национального происхождения имеет право на индивидуального хозяина. Людей бросают в тюрьмы, а в результате несчетное количество домашних животных становятся бродячими, их хозяева за решеткой, их лишают гражданских прав и средств к существованию!»
«Кого лишают?»
«Собак! Человечество тешит себя борьбой за власть, фазаньей охотой, а расплачивается за это кто? — собаки! Левые круги наивно полагают, что Октябрьская революция принесла освобождение. История вашего тюремного заключения учит нас совершенно противоположному: сотни, тысячи политических диссидентов арестовываются без всякого предупреждения, оставляя на произвол судьбы своих четвероногих товарищей. Они гибнут у нас на глазах, голодные и беспризорные, а мы молчим. Такие люди, как мои опекуны, сознательно замалчивают творящиеся в Советском Союзе ужасы. А положение собак в исправительно-трудовых лагерях вообще никому не известно. Вы мне сегодня открыли глаза: не подозревал, что собак держат на цепи, за колючей проволокой, натравливают друг на друга и на своих собратьев из кошачьего племени. Вы непременно, Карваланов, должны разоблачить публично это садистское отношение к лагерным собакам на заседании RSPCD. Я с нетерпением жду вашей завтрашней лекции».
«На заседании RSPCD! Royal Society? Про собак?!»
«RSPCD, да, общество удостоилось королевской хартии».
«На заседании RSPCD, Royal Society — Королевского Общества по Предотвращению Жестокого Обращения с Диссидентами — вы мне предлагаете излагать про лагерных собак? Вы что — издеваетесь?» — истерично хохотнул Карваланов.
«Тут какое-то недоразумение», — заерзал на стуле лорд. «Вы, видимо, неправильно информированы. RSPCD — конечно же Королевское Общество по первым буквам, но последнее D в этой аббревиатуре от слова „дог“: Королевское Общество по Предотвращению Жестокого Обращения с Догами. С догами, понимаете? а не с диссидентами! Говорю как старинный и заслуженный член этого общества, напрасно вы хмуритесь. Общество насчитывает в своих рядах немало достойных людей, и все — противники фазаньей охоты. Не спешите с презрительными выводами. Это я привлек их внимание к вашей судьбе и судьбе ваших соратников по лагерям и тюрьмам. Русские диссиденты получали письма и всяческую поддержку этой организации, потому что многие из вашей братии оставили на воле собак, превратившихся, волей трагических обстоятельств, в бродячих диссидентов».
Карваланов выслушивал все это с каменным лицом. Самым поразительным было то, что он продолжал сидеть и все это выслушивать — с каменным или с каким-то еще лицом: лицом каменного гостя? Услышь он подобную абсурдную белиберду и чушь собачью у себя дома, в Москве, он давно бы накричал, нахамил, набил бы морду и хлопнул дверью. Но иностранный язык гипнотизировал. Статус иностранца, чужака, пришельца обязывал к преувеличенной вежливости, к заготовленному выражению взаимопонимания в глазах. Наивная хитрость пришельца — в его готовности принять то, что и понимать не требовалось. В сочетании с неспособностью уловить самое важное: где кончается туземная ирония и издевка, а где начинается угроза или, наоборот, крик о помощи. И так будет до конца жизни, потому что возвращения не предвидится. Чужеземец все обязан сводить к шутке и всякую ситуацию трактовать иронично — на всякий случай: а вдруг недопонял нюансов в скороговорке туземцев. Ничего нельзя воспринимать всерьез — даже когда тебя ловят на удочку, ведут на поводу, заманивают в силки местные егеря.
Карваланов наконец-то признался самому себе, что с упорством принимает собеседника за психопата и эксцентрика только потому, что эта гипотеза не разрушает его лирическо-буколических настроений о пребывании в английской ссылке, не угрожает в целом комфорту изгнания. Было бы крайне неприятно, например, узнать, что его в действительности разыгрывают — это было бы унизительно, гораздо страшнее была другая альтернатива: а вдруг его сюда заманили — сами понимаете кто — и издеваются над ним, перед тем как расправиться с ним окончательно. Во всем, что бы ни лепетал трекнутый лорд, была система. Что, если все это было подстроено с самого начала: от телеграммы до столкновения с егерем на поляне? И сумасшедший тут — не подставной лорд; это он, Карваланов, скоро будет доведен до бзика, спровоцирован — чтобы затем запрятать его в психбольницу, дискредитировать всю борьбу против применения психиатрии в политических целях? Именно в этих целях психиатрия и применяется сейчас у него на глазах.
«Зачем вы меня сюда затащили? Кто вы такой? Не желаете ли подтвердить свою личность, сэр?» — вернулись к нему наконец знакомые советские интонации перепалки диссидента с милиционером. Карваланов поднялся из-за стола навстречу лорду, но ему тут же пришлось сделать шаг назад, потому что лорд, отодвинув его широким жестом, как нелепую занавеску на окне, в свою очередь поднялся во весь рост из-за стола. Карваланов еле доходил ему до плеча.
«Я не рекомендую вам, сэр, следовать дурным примерам и, как мой егерь, ставить под сомнение мои регалии, паритеты и прерогативы», — сказал он, задирая подбородок так, что Карваланову был виден лишь заострившийся кончик носа. «И прежде всего позвольте мне, сэр, задать вам аналогичный вопрос: А вы? как вы можете подтвердить свою личность? И не суйте мне под нос свои документы политбеженца, бумаги и сертификаты: все это можно без труда подделать и сфальсифицировать. Кто в Англии может засвидетельствовать, что вы — Карваланов, а не агент КГБ, подосланный, чтобы завербовать меня в свои сети и, кстати сказать, дискредитировать Карваланова? Кто из кучки ваших так называемых друзей может искренне поклясться, что вы — это вы: после стольких лет тюрьмы и ссылки? Пластической операцией можно добиться чего угодно. Что, если вы нацепили на себя внешность Карваланова как маску, а в душе давно превратились в одного из егерей этого мира?»
Следуя ноткам скрытой угрозы в голосе лорда, свора собак стала сужать кольцо вокруг стола, ворча сначала сдержанно, а потом все громче и настойчивей, переходя на хриплый лай и рык. Лорд повернулся в их сторону: «Я вам скажу, где можно отыскать подлинный сертификат, истинное удостоверение вашей личности. Ваш дог — вот кто может подтвердить, что вы действительно Карваланов; дог не может не узнать своего прежнего хозяина, своего вечного господина. Вова, come here!» — и лорд похлопал по колену, призывая пса к столу. Тот поднялся было, вильнув хвостом, но тут же застыл на месте, услышав резкий окрик Карваланова: