Оленька стояла, прижимая книгу, как солдат личное оружие перед боем.

Нина Викентьевна окинула Оленьку холодным проницательным взглядом, чуть задержавшись на ее «папахе».

— Садись! Боже мой, в кого ты так вымахала?

— Мамочка, я еще не самая длинная в классе. Во мне всего метр семьдесят шесть, а в Ляле Воронихиной — метр восемьдесят.

— Садись! — потребовала Нина Викентьевна. — С тобой невозможно разговаривать.

Они сели на диван.

— Ну, — сказала Нина Викентьевна, — зачем тебе понадобился Прутков?

— Видишь ли? — зачастила Оленька, — сегодня у нас литература, все будут анализировать басни Крылова, а я хочу — Пруткова.

Тут вступил Сергей Антонович:

— Так, значит, все одно, она — другое. Это же нарушение принципа дисциплины. С детства не хочет читать Крылова, потом вырастет, не пожелает читать существенные документы.

— Сергей Антонович, я просила вас… нервно сказала Нина Викентьевна, и он умолк, втянув голову в плечи, зная, что когда жена называет его на «вы», — это высшая мера немилости.

— Оленька, — подозрительно ласково спросила Нина Викентьевна, — чем тебя заинтересовал Прутков?

— Ну, как же, ты ведь читала, он такой веселый, умный. Помнишь басню про цаплю?

Оленька поднялась с дивана, вытянула шею, выбросила вперед одну руку и стала похожа на какую-то птицу.

— «Цапля и беговые дрожки», — звонко прочла она.

— Сядь! — посмотрела Нина Викентьевна в зеркало, поправляя прическу. — Это скучно и сейчас совсем неинтересно.

— Мамочка, а какие у него афоризмы! — вскричала Оленька и, боясь, что мать перебьет ее, стала выстреливать одним афоризмом за другим: — Если у тебя есть фонтан, заткни его, дай фонтану отдохнуть! Болтун подобен маятнику, того и другого надо остановить! Если на клетке слона увидишь надпись «буйвол», не верь глазам своим. Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки.

Сергей Антонович захохотал, но сразу стал серьезным, сказав:

— Аморально.

— Оля, — наставительно сказала Нина Викентьевна, — тебе еще рано думать о таких глупостях.

— Да нет же, я не думаю, а у нас некоторые девочки говорят: провалимся на экзаменах в институт, выйдем замуж. Послушай вот еще два афоризма: легче держать вожжи, чем бразды правления. Бди!

— Бди! — серьезно сказал Сергей Антонович. — Это точно, по-современному. А остальные его афоризмы забудь. Сомнительные они.

— Мама, — твердо сказала Оленька, — я пойду в школу и буду читать произведения Козьмы Пруткова.

— Не рекомендую, — сердито сказала Нина Викентьевна. — Нужно делать то, что делают все.

— Я хочу быть сама собой, — вскричала Оленька. — Ты же делаешь то, что хочешь, вышла замуж за Сергея Антоновича и не спросила, нравится ли он мне.

Нина Викентьевна забыла про вред мимики, брови высоко взлетели, рот искривился.

— Девчонка, ты сравниваешь себя со мной!

Сергей Антонович отошел в сторону.

— Я не девчонка, я человек! — вскричала Оленька. — Извини, мне пора в школу.

Она спрятала книгу в портфель и выбежала из комнаты. Дверь в передней глухо хлопнула.

Нина Викентьевна задыхалась от волнения.

— Человек!.. Ты слышишь, Сергей, она считает себя человеком, а на днях меня вызовут в школу, и я буду краснеть из-за этого человека. Почему я одна должна заниматься воспитанием этой вздорной девчонки! Бабушка ей во всем потакает. Ты совершенно безразличен.

— Прости, Ниночка, — мягко сказал Сергей Антонович, а глаза его стали жестокими. — Я к тебе пришел, когда ей было двенадцать лет, учить ее уже поздно было. Пораньше бы лет на семь, я бы ее поучил, не посмотрел бы, что она — девочка. Была бы она у меня послушной. А теперь…

— Молчи, — зажала уши Нина Викентьевна, — мама, я голодна, корми нас!

Класс был полон гулом, которым всегда бывают полны классы перед началом урока. Оленька сидела у окна, не принимая участия в болтовне подруг. Отворилась дверь, и в класс вошла Мария Сергеевна, молоденькая, кругленькая учительница с деревенским румянцем во всю щеку. Она работала в школе всего второй год, еще стыдилась своей молодости, яркого румянца и поэтому держалась нарочито строго.

Мальчики и девочки встали, разноголосо крича:

— Здравствуйте, Мария Сергеевна.

— Здравствуйте, ребята, — очень серьезно сказала учительница, — садитесь.

— Ребята, — сказала Мария Сергеевна, — сегодня мы будем читать и анализировать басни Крылова. Миша Селезнев.

Поднялся маленький мальчик с подвижным лицом.

— Что ты приготовил?

— «Волк на псарне».

— Читай!

Миша, шепелявя, скороговоркой читал басню. Казалось, что рот его набит камушками, сквозь которые с трудом пробирается его толстый язык.

Ребята не могли понять Мишу, но Мария Сергеевна видела, как он старается. Выслушав его, сказала:

— Умница.

Тотчас же румянец на ее щеках стал гуще, и она подумала, что применила слово, обычно не принятое в педагогике.

— Анализ, — строго сказала она.

Миша, теперь уже спокойно, потому что больше не нужно говорить стихами, когда кажется, что едешь по кочкам, объяснил, что в образе волка Иван Андреевич Крылов имел в виду захватчика Наполеона Бонапарта, а в образе ловчего — Михаила Илларионовича Кутузова, героя Отечественной войны. Он еще остановился на том, как стихи Крылова повлияли на других поэтов.

— Хорошо! — сказала Мария Сергеевна. — Садись!

Увидев, что Рита Казачонок высоко взбивает волосы, Мария Сергеевна вызвала ее:

— Казачонок.

Рита поднялась. Она была самая красивая девочка в классе, все мальчишки безнадежно влюблялись в нее, и поэтому она вела себя гордо и независимо.

— «Стрекоза и Муравей», — сказала Рита, повернувшись вполоборота к Марии Сергеевне, так, чтобы та любовалась ее безукоризненным профилем.

— Стань как следует! — приказала учительница.

Рита нехотя выполнила приказание учительницы и стала читать басню.

Читала она звучным, глубоким голосом, нараспев, подражая какой-то актрисе.

Ребятам нравилось, но Мария Сергеевна, выслушав Казачонок, сказала:

— Плохо, совсем плохо! Зачем ты завываешь? Я знаю, что ты собираешься в театральный, но артист прежде всего следит за смыслом литературного произведения. Анализ!

С анализом было еще хуже. Звучным красивым голосом Рита несла такую чушь, что Мария Сергеевна не выдержала:

— Довольно! Стыдно! Взрослая девушка, собираешься в актрисы, а двух слов связать на можешь. Садись!

Рита, невозмутимо гордая, села и опять повернулась в профиль к учительнице, думая: «Колобок, противная, завидует мне».

— Архангельский… Клебякина… Бобович… — вызывала она одного за другим учащихся.

Оленька была последней, губы у нее дрожали.

Держа книгу в руках, она прочла с отчаянной смелостью:

— Козьма Прутков. Сочинения.

— Что ты сказала? — удивленно спросила учительница.

— Козьма Прутков, сатирик прошлого века, — твердо повторила Оленька.

— Читай, — махнула головой Мария Сергеевна.

Оленька вытянула шею, отбросила одну руку и прочла басню «Цапля и беговые дрожки».

Кончив читать, она спросила учительницу:

— Можно еще — афоризмы, а потом уж анализ?

Мария Сергеевна молчала, но тут раздался звонок.

— Ребята, вы свободны, а ты, Ласточкина, останься.

Все с шумом и веселыми выкриками выбежали из класса, а Боря Архангельский сказал свое-му другу Сене Бобовичу:

— Будет Ольке! Разгром немцев под Сталинградом.

Когда Мария Сергеевна и Оленька остались одни в классе, учительница сказала:

— Садись!

С минуту они молчали, затем Мария Сергеевна спросила:

— Значит, тебе понравилась эта басня?

— Эта, и другие, и афоризмы.

— Читай!

Оленька стала читать афоризмы. Мария Сергеевна сказала: