В одной из комнат расположились полки с книгами. На самом верху — литература, которой мне приходится пользоваться чаще всего. Мне казалось, что эти книги следовало поставить на нижней полке, но Катя сказала:

— Толя, ты совсем непрактичен и не знаешь людей. Мало ли кто из твоих приятелей может захватить эти материалы.

— Катя! Как ты можешь подозревать моих друзей в аморальных поступках?! — возмутился я.

— Я никого не подозреваю. Но я знаю, как рассеянны вы, научные работники. Вспомни, сколько раз ты забывал свои очки в самых неуместных местах или приносил домой чужие. Ты понял меня?

Книги, которые должны были находиться у меня под рукой, стояли на верхней полке. Постепенно я привык к этому и пользовался лестницей. Однажды я кувырнулся с нее, но все кости остались целы, а шишка на голове не имела значения.

После этого Катя сама доставала книги с верхней полки. Подумать только, на что способна заботливая жена!

Как-то мой сослуживец Погарский сказал:

— Не пойму, что ты за экземплярус. На работе — как кремень, а дома — губка.

— Как же иначе? — спросил я. — Представь, если на работе я буду губкой, а дома кремнем… И потом, Катя всегда права.

— Всегда? — вытаращил Погарский черные, как маслины, глаза. — Нет, у тебя семейный гипноз.

Вскоре после этого Катя уезжала в командировку. Наш Витька со студентами и доцентами трудился в передовом колхозе. Я остался один.

— Веди себя так, будто я здесь, с тобой, — сказала Катя, — я оставлю тебе небольшую записку.

Катина инструкция, исписанная мелким почерком, занимала две страницы. Там было сказано, когда я должен вставать и ложиться спать, когда и в какое время отворять форточки, что есть утром и вечером, предусмотрены прогулки по улицам с ограниченным движением транспорта, решительно требовалось, чтобы я не ходил в гости к Погарскому и не звал его к себе, потому что общение с ним недостойно моего возраста.

Мы с Катей ровесники, но почему-то она всегда говорит о моем возрасте.

Вечером на вокзале Катя сказала:

— Будь умницей. Приеду послезавтра вечером. Не вздумай встречать меня, ты непременно перепутаешь расписание поездов, и не забудь на ночь выпить кефир. Он стоит в холодильнике.

Вернувшись домой, я зажег свет во всей квартире, забыв, что Катя строго экономила электричество. Но все равно было пусто и одиноко. Долго без всякой цели я бродил по комнатам, пробовал читать, но книги, нужные мне, находились на верхней полке, а пользоваться лесенкой я не решался. Было бы по меньшей мере бестактно встретить со свернутой шеей любимую жену.

Холостяцкая тоска охватила меня, и, не зная, как с ней справиться, я лёг спать в десять часов вечера.

Утром я проснулся с болью в левом боку, кашель залпами разрывал легкие. Наверное, потому, что — вопреки указаниям Кати — забыл выпить на ночь кефир.

Все лампы в квартире были включены, а в ванной перегорела. Я брился в темноте безопасной бритвой, и лицо мое покрылось шрамами.

Идти на работу в таком виде я не мог, а как раз в этот день нужно было завершать квартальное задание. Я позвонил в отдел и попросил, чтобы ко мне пришли с документацией старший архитектор Станислав Васильевич Дыроколов, конструктор Виктор Павлович Погарский и копировщица Танечка, которую мы за пристрастие к иностранным вещицам называли Танечка-импорт.

Увидев мое исполосованное лицо, сослуживцы с минуту молчали, забыв поздороваться, потом Погарский захохотал:

— Приветик! Кто это тебя так?

Сухой и мнительный Дыроколов с неприязнью посмотрел на него:

— Оставьте ваши шутки, Виктор Палыч. Я недавно читал в журнале «Здоровье», что малейшая рана на лицевой части вызывает заражение крови. Нужно немедленно вызвать специализированную бригаду «Скорой помощи».

Танечка, покраснев, отчего она всегда делалась еще привлекательней, робко сказала:

— Извините, Анатолий Николаевич, можно, я позвоню своей подруге? Она только что вернулась из туристской поездки в Рио и привезла мазь, которая исцеляет даже от укуса кобры.

Терпеть не могу лечиться у врачей, а домашние лекари вызывают у меня приступ зубной боли.

Задание, которое мы завершали, было сложным. В служебной обстановке оно потребовало бы не меньше двух дней, а здесь мы закончили его в течение четырех часов. Танечка не бегала каждые пятнадцать минут звонить по телефону. Дыроколов не выходил беспрерывно курить, нарушая заветы своего любимого журнала, Погарский не шатался по комнатам, рассказывая анекдоты.

Сотрудники нашего отдела были молчаливы и сосредоточенны, и я объяснял это тем, что они чутко относились к тяжело пострадавшему человеку.

Когда работа была закончена, все как-то замешкались, прежде чем уйти, и это тоже было понятно: им не хотелось оставлять в одиночестве больного.

— Садитесь, друзья, — сказал я своим домашним голосом, — располагайтесь поудобней. Ну, как вам понравился мой кабинет?

— Метраж приличный, высота подходящая, а интерьерчик у тебя аховый, — хохотнул Погарский. — Вот, например, эту тумбу, — он показал на письменный стол, — нужно перекантовать. Где это видано, чтобы свет падал с правой стороны!

— Пожалуй, — осторожно согласился с ним Дыроколов, — это вопреки законам оптики. Как вы считаете, Татьяна Даниловна?

Танечка обиженно промолчала. Она не любила, когда ее называли по имени и отчеству, считая, что это старит ее, и к тому же отчество было таким неэлегантным.

— Махнем его! — скомандовал Дыроколов и, не ожидая моего разрешения, вместе с Погарским переставил стол.

Я не протестовал. Не знаю почему, может быть потому, что дома я никогда не имел собственного мнения. Закончив перестановку стола, мои сослуживцы дружно нанялись преобразованием кабинета. Погарский молча прицеливался к книжным полкам, затем сказал:

— Смотри, Стасик, как стоят книги, ни на что не похоже.

— Да, — сухо сказал Дыроколов, который не любил, когда к нему обращались на «ты», — это вопреки всем правилам удобства.

— Переставим, — твердо сказал Погарский, — потрудимся для нашего начальника и друга. «Эй, дубинушка, ухнем!»

— Подождите, мальчики! — взмахнула изящной ручкой Танечка. — Я что-то придумала. Не делайте пока ничего. Я сейчас!

И она убежала в глубь квартиры.

— Не могу представить, что пришло ей в голову, — с легким презрением сказал Дыроколов, не веривший в творческие способности Танечки-импорт.

— Женщина ребус без разгадки, засмеялся Погарский. Он любил вычитывать чужие афоризмы и выдавал их за свои.

Ждать Танечку долго не пришлось. Она появилась, торжественно держа в руках тряпку, которой Катя вытирала пыль. На Танечке был надет передник моей жены. Я был потрясен тем, как эта девушка сумела быстро сориентироваться в незнакомой обстановке.

— О-ля-ля! — воскликнула Танечка. — Начали!

Мужчины скинули пиджаки, Танечка перетирала книги, а Погарский с Дыроколовым переставляли их на новые места.

На верхнюю полку водрузили классиков.

— Старички могут спокойно дремать там, — усмехнулся Погарский, — детей школьного возраста у вас нет.

Ниже шли иностранные детективы, проза М. Булгакова, стихи Анны Ахматовой и другая престижная литература многих интеллигентных семей. На первой полке расположились нужные мне технические справочники.

Покончив с полками, Танечка, Погарский и Дыроколов принялись за другие вещи в кабинете. Они перевесили картины, чтобы получилась цветовая гамма. Танечка принесла из спальни клетчатый плед и бросила его на диван.

— Во! — ликовала она. — Видите красочное пятно? Теперь это модно. Моя подруга, которая была по туристской в Неаполе, говорит, что у них буквально все комнаты в красочных пятнах.

— Молодец! — похвалил ее Погарский, а я еще раз удивился искусству ориентировки этой девушки, так быстро и безошибочно отыскавшей нашу спальню.

Мои сослуживцы действовали дружно, пока речь не зашла о горшке с геранью, стоявшем на середине окна.

— Унылая симметрия, — поджал плоские губы Дыроколов, — передовая архитектурная мысль давно отказалась от линейного однообразия. Цветок должен стоять справа, он будет гармонировать со стеной соседнего дома.