Фон Люфтенхаймер был столь же мрачен, как и все вокруг, по временам не выдерживая и так же, как прочие, одолевая инквизиторов вопросами. Порой Адельхайда ловила его взгляд на себе, порой видела, как он смотрит на приятелей наследника, и во взгляде этом ничего хорошего не было.

Сами приближенные принца, сидящие друг подле друга, не говорили ни с кем. Ни одного вопроса следователям ими задано не было, ни с кем из соседей по столу они не перемолвились ни словом, лишь изредка перешептывались между собою, и их частые пристальные взгляды Адельхайда ощущала на себе всей кожей. Ели оба мало и еще меньше пили, и для того, чтобы ощутить исходящее от них напряжение, не надо было иметь способности expertus’а Конгрегации.

В очередной раз уловив краем глаза брошенный в ее сторону взгляд, Адельхайда обернулась к окну, взглянув на солнце, и нарочито вяло ковырнула ложкой снедь в своем блюде, подчеркнуто нервозно ерзнув на скамье. Всякий раз, ловя на себе взор одного из принцевых приятелей, она косилась в окно, на висящее в небе солнце, потом на дверь или нетерпеливо оглядывала собравшихся гостей, а когда правила приличия позволили, наконец, покинуть трапезную залу, поспешно встала и вышла, напоследок еще раз взглянув на солнце.

В свою комнату она вернулась неспешным шагом, за поворотом у лестницы приостановившись и вслушавшись. Шагов за спиною было не слышно, однако Адельхайда от души надеялась, что это лишь потому, что два юных бездельника, любителя поохотиться, ступают бесшумно или тоже остановились, чтобы не наткнуться на нее в переходах…

– И снова лицо, как у приговоренной, – отметила Лотта, когда, возвратившись в свои покои, Адельхайда заглянула к ней, дабы справиться о ее самочувствии. – Либо что-то случилось, либо…

– Еще нет, – отозвалась она, присев рядом, – но сейчас случится. Ибо я намерена сделать глупость. Точнее, я уже ее сделала… Ты обедала?

– Только что унесли… И что на этот раз? – нахмурилась помощница. – Ты ведь не собираешься сделать что-то очень глупое?

– Двое приятелей наследника явно ведут себя странно, – не ответив, пояснила Адельхайда. – По всему судя, они решили подставлять меня нашим в качестве объекта для подозрений. Нарочно ли, сдуру ли, запланированно ли – этого не знаю, но в том, что это так – почти убеждена.

– И что ты полагаешь делать? Какую глупую выходку совершить?

– Хочу с ними побеседовать. Но для начала удостоверюсь, что не ошиблась, и они в самом деле взялись за меня всерьез, а не лишь напели в уши следователям какие-то гадости попросту из неприязни ко мне. Сейчас за трапезой любые их подозрения должны были окрепнуть, а их желание меня раскрыть, если таковое имелось, подвигнуть их на некоторые действия. По моему поведению можно было сделать вывод, что я не могу дождаться окончания обеда и куда-то спешу. Если они за мною не проследят или не сообщат об этом нашим, стало быть, всё не так серьезно.

– А если проследят? А главное – если сообщат?

– Разберусь на месте, – улыбнулась Адельхайда, однако вместо ответной улыбки увидела кривую гримасу. – Время идет, Лотта, – посерьезнев, вздохнула она. – Будь все иначе, я бы не стала торопить события и рисковать, а следила бы за ними втихомолку, наблюдала бы за тем, что и как они делают, отработала бы эту версию спокойно и без лишних движений… Но посмотри, сколько произошло всего лишь за сутки. Что будет дальше? Я не знаю, и никто не знает. Быть может, больше уже ничего, а возможно, ситуация ухудшится. Уже сегодня люди заговорят о том, что объединение Империи вредит в первую очередь самому государству; богемцы шепчут о своей независимости, немцы – о ненужности богемцев у власти, а скоро скажут открыто, что такие не нужны на троне… Не ровен час, назреет открытый бунт, переворот…

– Ну, это ты хватила.

– Надеюсь, – серьезно отозвалась Адельхайда. – Однако ждать я сейчас не могу.

Из комнаты она вышла спустя минуту, тотчас свернув к лестнице, ведущей на первый этаж. Позади почудилась неясная тень, однако сейчас Адельхайда не была уверена в том, что действительно видела что-то, а не приняла за реальность собственные ожидания. Проверять свои предположения она не стала и двигалась вперед, не останавливаясь и не торопясь, не оглядываясь, пытаясь вслушиваться и злясь на то, что четче и громче всего слышит собственные шаги, а потому не может разобрать, звучат ли за спиною шаги одного или обоих ее внезапных недругов.

Эрвин и Матиас…

Эрвин фон Вангенхайм и Матиас фон Нейдгардт, которых все звали просто Эрвин и Матиас (а те, кому позволяли титул и положение, и того проще – «эти два оболтуса»). Наверное, их родовые имена помнили лишь прислуга, Император и пара-тройка человек, для которых это было обязательством по долгу службы. Ближе них к наследнику не был, кажется, никто – даже (или в первую очередь?) родной отец. Оба разъезжали за принцем везде, куда его отправлял Рудольф, вместе с ним возвращались в Карлштейн, где и проводили время (вместе же) так, что любому, самому бестолковому грешнику, становилось понятно истинное значение слова «праздность». Не раз наследник в их сопровождении покидал стены родового замка, не раз бывал в Праге без надзора отца и без иного сопровождения, кроме двух своих приятелей, и одна такая поездка даже завершилась серьезным и длительным внушением в императорских покоях, после которого все трое долго ходили притихшие, пристыженные, хотя в глазах все так же светилось плохо скрываемое веселье.

Рудольф, однако, в целом не возражал против их общения и не препятствовал их потехам; Адельхайда была убеждена, что причиной тому является только и исключительно неизменно ощущаемый престолодержцем надзор со стороны Сфорцы, капеллана, о котором всем и всё было известно, и Конгрегации вообще. Наверняка, если бы в окружении принца нашлись люди, еще более подверженные всем порокам юности, нежели эти двое, король с удовольствием вручил бы им сына именно в пику насаждаемой служителями Конгрегации благопристойности.

Сфорца в ответ на высказываемые Адельхайдой сомнения отмахивался, веля не обращать внимания на мелочи, и, наверное, он в чем-то был прав: вырастить из наследника монаха было бы ошибкой, и пускай лучше разгульная жизнь, если таковая случится, останется в воспоминаниях юности, нежели в неутоленных желаниях зрелого возраста, когда от будущего правителя потребуются обстоятельность, серьезность и незапятнанная репутация…

Пройдя через дальнюю дверь под пролетом лестницы, Адельхайда свернула во внутренний двор. Сейчас повсюду были люди, в любом закутке старого дворца можно было наткнуться на водоноса, кухонную прислугу или горничную одной из пострадавших дам, и лишь во внутреннем дворе, где сейчас молчала кузня, можно было рассчитывать на хотя бы временное безлюдье. Здесь стояла тишина, нарушаемая лишь доносящимися изредка голосами людей и лошадей из конюшни неподалеку да гоготанием гусей со стороны птичника.

Адельхайда остановилась чуть в стороне от угольного сарая подле кузни; за спиною изредка всплескивали в каменной чаше рукотворного пруда знаменитые богемские карпы, не позволяя услышать чьих-то шагов издалека, но теперь это было не столь важно: отсюда, скрытая тенью деревянной стены, она видела внушительную часть двора и часть дорожки, ведущей сюда от подсобной двери. Дорожка была безлюдна, двор пуст; миновало около полуминуты – десятки долгих мгновений, прежде чем меж стеной замка и приземистым строением кузни появились две фигуры, движущиеся неспешно, опасливо, озираясь при каждом шаге. Адельхайда отступила назад и в сторону, притиснувшись к стене угольного хранилища, затаив дыхание и жалея о том, что прежде, чем пуститься на эту авантюру, нельзя было переодеться в более удобную и давно уже более привычную мужскую одежду – бродить в таком виде по замку в эти дни было чревато: слишком много знакомых людей, слишком велика опасность быть узнанной, слишком нешуточные последствия при таком раскладе. Теперь при внезапных осложнениях платье будет опутывать ноги мешком…