– Предпочесть верность Господу или семье, – ответил тот немедленно. – А если выразиться менее торжественно, я должен был решить, стану ли я служить Конгрегации искренне или по поручению отца, который с возрастом стал пытаться оказать на меня свое влияние.

– Откровенно, – заметил Курт, вновь обернувшись к кардиналу. – Кстати заметить: а никого, кроме меня, не смущает тот факт, что вы ставите во главе святого Макария сына человека, отравившего своего дядюшку? Ничего, что ваш крестничек отправил на тот свет прежнего владетеля Милана, дабы занять его место?

– Если б в детях Бернабо было больше сознательности, они давно зарезали бы папеньку сами, – отмахнулся кардинал равнодушно. – Что же до твоего вопроса, Гессе… Во-первых, мой крестник произвел арест и суд, и обвинения, выдвинутые им против его дяди, невзирая на свою чудовищность, были не пустыми и по большей части правдивыми.

– Жил же кто-то с размахом, – пробормотал Курт с показной завистливостью.

– Во-вторых, по приговору этого суда Бернабо Висконти был отправлен в заключение…

– …где и почил спустя полгода при невыясненных обстоятельствах.

– Как ни странно, – снова возразил Сфорца, – скончался сей недостойный муж от пошлой болезни желудка; с чем стоило бы согласиться, так это с тем, что медицинский присмотр в темнице был не на высоте. И, правду сказать, умер он за считаные дни до того, как Джан Галеаццо вознамерился подмешать в его завтрак отнюдь не порошок от изжоги.

– Уверены, что склонность к заговорам и тайным пакостям не передается наследственно?

– Надеюсь, что передается сполна, ибо именно эти качества в Конгрегации и востребованы всего более вот уж сколько лет.

– Ничего, что я вот так нелестно о папе? – любезно осведомился Курт, и Висконти-младший вскользь усмехнулся:

– Не ты первый. И, думаю, не ты последний. Если же твои высказывания прозвучали для того, чтобы увидеть мою реакцию, я сберегу время нам обоим и просто выскажу все то, что ты хотел бы от меня услышать. Я не делаю из него героя. Так распорядился Бог, что этот человек есть часть моей жизни. Я помню о том, что он не отказался от меня при моем рождении, признал и дал свое имя. После смерти матери он не оставил меня без попечения, не пожалел средств на мое образование и принимал самое деятельное участие в устройстве моей судьбы. Как полагаешь, деньги за присвоение мне кардинальского чина уплачивал дон Сфорца?

– Неужто папенька разорился?

– Разумеется, после соответствующих увещеваний своего крестного отца, но – да, – столь же спокойно, как и прежде, подтвердил Висконти. – Немалое подношение, каковое позволит мне стать нунцием понтифика после кончины дона Сфорцы, также сделал он. Наверное, некоторые события его жизни, подобные вышеупомянутым, зачтутся ему при последнем суде. Однако я, как уже говорил, далек от иллюзий относительно прочих черт его характера и в особенности его предпочтений, как личных, так и политических. Я знаю, что этот человек, не задумавшись, убьет меня, как любого другого, если я буду стоять на его пути к цели. Знаю, что он, склоняя голову перед Императором, смотрит при том и в иную сторону, всячески пытаясь наладить отношения с французским двором. Что от подобных же поползновений относительно Авиньона его с немалым трудом отговорили как дон Сфорца, так и доверенное лицо Папы. Что Конгрегация и тем паче имперский трон для него есть лишь орудия для достижения власти, богатства и утешения собственного самолюбия, каковое отличается некоторой болезненностью.

– И ты не на его стороне, – скептически предположил Курт; тот улыбнулся чуть шире:

– Наверное, доминиканская братия «прополоскала мне мозги» достаточно тщательно. Только в одном ты ошибся: они занимались этим богоугодным делом вовсе не до зрелых лет – по достижении мною вменяемого возраста их заместил дон Сфорца, направив подготовленный ими бесформенный поток понятий в нужное ему русло. Посему – да, я не на его стороне, ибо меня убедили в том, что его сторона несет разорение для государства, тлен для веры, и вообще Джан Галеаццо Висконти – человек пренеприятный в общении и не вызывающий желания становиться его близким другом.

– И тем не менее семья…

– Вот она, – оборвал Антонио, коротко кивнув в сторону кардинала, и, помедлив, указал на собеседников: – И вот. И там, за стенами этой комнаты. И за стенами академии, по всей Германии.

– Конгрегация, – уточнил Курт, и Висконти кивнул:

– Конгрегация. Так меня воспитали, и я это принял.

– Оказывается, со стороны макаритская идеология производит ужасающее впечатление, – заметил Курт, передернувшись. – Неудивительно, что от нас шарахаются – после таких-то речей… А никогда не тянуло на что-то иное? Ты же как девственник, стоящий у алтаря: да, невеста хороша и даже любима – но это пока не попробовал других. Не опасаешься, что потянет попробовать?

– Мне предложили de facto стоять во главе самой влиятельной организации в Империи, одной из самых сильных в мире, – возразил итальянец. – Как полагаешь, можно по доброй воле от такого отказаться?

– Можно. Если ты не дурак.

– Точнее – если слаб.

– А если слаб?

– А если нет?

– Управлять Конгрегацией на слабо – это любопытно.

– Ты так служишь, – пожал плечами Висконти. – Отчего бы подобной мотивировке не войти в число и моих обоснований?

– Думаю, они сработаются, – констатировал Бруно, и кардинал лишь молча усмехнулся. – А вы уверены, что в последний момент всё не сорвется? Что его точно поставят на ваше место (прошу прощения, что столь утилитарно подхожу к сему факту), когда вас не станет?

– Итак, – посерьезнев, констатировал Сфорца, – благодаря Хоффмайеру мы, наконец, перешли к обсуждению деловой стороны вопроса. Respondebo[854]. Нет, срываться уже нечему. Необходимый документ составлен, вписано его имя, стоят все требуемые печати и подписи; нет лишь одного – даты. Когда придет время, нужный день и год будет внесен.

– Дорого обошлось?

– Как уже упоминалось, платил за это не я.

– При всем уважении к вашим ораторским талантам… – начал Бруно с сомнением, и кардинал кивнул, не дослушав:

– Разумеется, если б он не видел во всем этом собственной корысти, Джанни не дал бы ни гроша. Семья – это святое, но никакие сыновья, брачные или внебрачные, не заставили бы его разориться без дальнейшей выгоды… Дабы вам стало все ясней, я вкратце обрисую политическую ситуацию в Италии; точнее, роль в ней семейства Висконти.

– И вас самого.

– Куда же без меня – что Висконти, что Италия?.. – с нарочитым смирением вздохнул кардинал. – Итак, как верно заметил Гессе, Джан Галеаццо пришел к власти не особенно честным путем, однако сие все ж оказалось к лучшему: при всех шероховатостях его характера…

– Вроде травли миланцев собаками, – уточнил Курт, и тот дернул плечом:

– Да, вроде этой досадной мелочи и многого другого… при всем этом, если сравнивать его с дядюшкой – все равно это небо и земля. О том, что впоследствии он подмял под себя Северную и Среднюю Италию, полагаю, не знает только глухой.

– В полководческих умениях не откажешь, – согласился Бруно. – Что есть, то есть.

– Умения были, – продолжил Сфорца, – и владения появились. Однако Италия – та же Германия, лишь in miniatura: на бумаге она часть Империи, на той же бумаге – единое государство, но de facto, да и de jure тоже – скопище разрозненных городов и городишек, мнящих себя государствами. Для них он как был захватчик и aggressor, так и остался. Для решения проблемы легитимности его власти было необходимо вмешательство либо Рима, либо Императора.

– И почему же Висконти выбрал мирского покровителя?

– Папы приходят и уходят, Хоффмайер, а Император и Империя, как показали последние десятилетия, крепнут и остаются. Если сия мысль изначально и не доходила до него во всей полноте, то мои разъяснения, как видно, нужное действие возымели. Согласись, викарий Милана с одной стороны (большего Папа не сумел бы при всем желании – не станут же ради него лишать должностей прочих блюстителей) и ландсфогт Северной и Средней Италии с другой – выбор очевиднейший.