– Стало быть, – подытожил Курт, – если ты прав, и наш сосед есть особь уже взрослая, если он и без того отлично осознавал, что делает и для чего, в эту ночь ничего не изменится – разве что он, быть может, будет лучше владеть своим волчьим телом, ибо достигнет пика единения с волчьей сутью. Так?

– Тебе трактаты надо писать. Эк завернул – «пик единения»…

– Если же мы имели бы дело с молодняком, то никакой особенной разницы в поведении замечено не было бы.

– Да, но, к сожалению, это явно не наш случай.

– Уверен?

– Вспомни, как он вел себя в конюшне. Он знал, что на шум выбежит хоть кто-нибудь, и затаился там, ибо рассчитывал на этого кого-нибудь напуститься. Он караулит нас здесь – не уходит днем, подумав «а что я тут делаю?»; он дожидается ночи, оборачивается и нападает. Эта тварь знает, что делает.

– Все эти сведения – личный опыт? Или наработки ваших теоретиков?

– Опасаешься за достоверность? – усмехнулся Ван Ален. – Расслабься. Не то и не другое. Это выводы старых охотников – на мой взгляд, такой источник куда как надежней всего прочего. Знаешь, тобою столь любимые древние книжки дело, конечно, хорошее, но я больше полагаюсь на рассказы тех, кто видел, слышал и делал что-то год назад или десять, когда – из первых рук. Мало ли, кто и что там написал, двести лет назад.

– Или рассказал о себе после третьей бутылки, – возразил Курт. – Особенно молодому поколению, глядящему снизу вверх на бывалого героя-истребителя.

– У нас не принято, – ревниво отозвался Ван Ален. – Можно травить байки о том, что после убиения твари тебе отдались все девки местной деревни, но о самих тварях – не врут. От этого жизнь зависит. Именно так, а не из древних рукописей, мы узнаём, что, просто пережив укус стрига, стригом не станешь, выжив после нападения вервольфа, не обратишься им, а некоторых призраков нельзя увидеть, если смотреть на них.

– А как же? – приподнял брови Курт; охотник наставительно кивнул:

– Во-от. В твоих умных книжках, небось, таким мелочам внимания не уделяют, зато это можно услышать от какого-нибудь дядюшки Ханса, который вчера как раз возвратился из заброшенного дома. Ты хотел дележа опытом? Пожалста. Кое-кто из призраков, если смотреть на него прямо, тут же становится невидим – его можно разглядеть лишь боковым зрением, там, на грани видимости. Само собою, из-за этого сложно работать, и тут есть свои маленькие хитрости, которыми, уж извиняй, не поделишься – нарабатываются только долгой практикой.

– Ну, как становятся призраками, я приблизительно представляю, – спустя мгновение задумчивости произнес Курт неспешно. – О том, что укус стрига не делает человека таким же, знаю на собственном опыте…

– Фу, – с сострадательным омерзением заметил охотник.

– Да уж, – покривился он. – Не то слово… Процесс обращения стрига мне известен. Также по опыту, накопленному зондергруппой, и свидетельским показаниям знаю о том, что рана, нанесенная ликантропом, может убить, но не обратить… Не знаю одного: как становятся оборотнями?

– Ты всерьез? – не пытаясь скрыть снисходительной усмешки, переспросил Ван Ален. – Ваши мудрецы не знают такой простой вещи?

– Даю минуту на то, чтобы насладиться собственным превосходством, – дозволил Курт. – После чего еще минуту можешь посвятить воспоминаниям о том, что я тебе уже говорил о таимых вами сведениях, наряду с несущественными – жизненно важных.

– Да ладно, – примирительно отмахнулся охотник. – В самом деле – откуда вам знать, вам от роду чуть больше тридцати лет, а вашей зондергруппе, насколько мне известно, и вовсе не больше десятка… Ну, с вервольфами все куда проще и – сложней, чем со стригами. Те могут обратить… ну, или попытаться обратить кого угодно; в худшем случае ничего не получится, и подопытный отдаст концы…

– В худшем случае, – возразил Курт, – из подопытного выйдет упырь. Видел, быть может – такие облезлые, смердящие и тупые.

– Да?.. А я полагал их другой разновидностью. Видишь, и вам известно что-то, что не известно нам… А вервольфы – эти размножаются исключительно старым дедовским способом.

– Не понял, – нахмурился Курт, и охотник вздохнул с показной усталостью:

– Вервольфами, Молот Ведьм, не становятся – ими рождаются. Только так, и никак иначе.

– Eia, – ровно заметил он.

– Ну, всё, конечно, не совсем так просто, но… Или – нет, все просто, но для меня это несложно настолько, что я даже не знаю, с чего лучше начать и как рассказать. Вот, к примеру, как рассказать о том, что такое «я»? Да никак.

– «Я», – проговорил Курт скучающим тоном, – употребляется как обозначение человеком собственной сознаваемой сущности, самого себя в окружающем мире как личности и как обозначение субъекта в философии.

– Ты всё вот это сейчас кому говорил? – болезненно поморщился Ван Ален и снова вздохнул. – Ну, хорошо, попытаюсь изложить обозначение этой их сущности по порядку, только, надеюсь, чуть понятней… Такая, стало быть, у меня будет лекция. Сначала об исключениях из нашего правила. Есть и те, кто оборотнем не родился, кто – стал, но к этому приходят через увлечения всяческими колдовскими штуками. Нарочно. Такие и оборачиваются не в чудищ с руками или вот в таких, как наш знакомец, древних тварей, а в настоящего волка; ну, только крупней, может быть. А может и не быть. Вот как раз с этими ребятами все сложно. Лично я их выделил для себя в особый класс малефиков и к собственно вервольфам не отношу. Я таких пока не встречал, да и среди старых охотников есть только те, кто о них слышал; о том, как они получают такую способность, есть уйма наукоподобных слухов и народных преданий, но за правдивость хоть одного из них тебе не поручится никто.

– Надо полагать, об интересующем меня субъекте и ему подобных вы осведомлены больше.

– Полагать надо, – подтвердил охотник. – И мы, само собой, осведомлены.

– Итак, – подвел первый итог Курт, – если кто-то вдруг обнаружит в себе способности оборотня, это будет неизбежно означать, что где-то в его роду были ему подобные.

– Нет, Молот Ведьм, все веселей: это будет означать, что конкретно его отец – оборотень. Ну или мать. Сучки тоже попадаются, хоть и реже; почему – не знаю. Так это происходит: эта самая осознаваемая сущность в виде одного вервольфа находит себе подходящую девку и плодит через нее другую сущность, до некоторых пор собою не осознаваемую. Потом щенок подрастает, понимает, кто он есть, и – история продолжается.

– Иными словами, оборотничество передается только в следующем поколении, никак иначе? Не через одно, не от прапрадеда или прапрабабки?

– В следующем поколении тоже передается не всегда. Не знаю, каков опыт у зондергрупп, но вот вопрос: не замечали ли ваши, что эти ребята как правило одиночки? Ни дома, ни семьи, ни жен с чадами? Случается, конечно, но крайне редко. И это вовсе не по той причине, что у тебя – не в заботе о близких, попросту в поисках подходящей девицы они могут переиметь половину страны, прежде чем одна из сотни, наконец, залетит. Инстинкты размножения, знаешь ли, своего требуют, и за отпрыска, продолжающего их гнилой род, они готовы полхвоста отдать. В этом твари даже, я б сказал…

– Преданны.

– Неприлично как-то употреблять по отношению к ним это слово. Но – да, вроде того. Кое в чем они даже посильней нас в этом вопросе… Ну, это не важно.

– Важно, – возразил Курт. – Как показал наш разговор о твоем брате – наличие любимых родственников есть вещь еще какая важная. Полагаю, если взять одного из щенков за шкирку и пригрозить утоплением, папаша подрастеряет некоторую долю своей крутости?

– Полагаю – да, – отозвался Ван Ален недовольно. – Но на практике проверить не было возможности.

– Так стало быть (продолжая разговор о папашах), совокупившаяся с ликантропом женщина либо не родит вовсе, либо родит оборотня. Верно я понял?

– Да, попасть в залет от вервольфа дело сложное, видно, человечья натура пытается противиться. А может, мне старики рассказывали, случиться и так, что родится волчонок – прямо вот так, в зверином виде. Поскольку девкам эти твари о своих тайнах из соображений безопасности не распространяются, воображаю, какой это неслабый вдвиг по мозгам… Ну, и последний вариант – тот, что преподносит нам вот такие вот подарочки, вроде нашего приятеля. Такое вот тебе наследование по первому поколению.