– Да все говорят…

– Мы ведь это… спросить только…

– Мы ж знать хотим…

– Имеем право ж…

Крестьяне снова заговорили разом; неосторожный смельчак, воспользовавшись тем, что на него перестали обращать внимание, попятился, втеревшись в толпу вновь. На этот раз Курт долго ожидать не стал и, как только реплики опять стали острыми и громкими, повысил голос сам.

– Тихо! – скомандовал он, и в зальчике повисло молчание, нарушаемое лишь чьим-то недовольным шепотом. – Тихо, – повторил Курт, переводя взгляд на стоящих впереди. – А теперь я отвечу. Нет, слухи врут.

– Так говорили ж, что помер у господина барона сынишка, – оспорил кто-то, – а теперь, выходит, живой? Как так?

– И покойные-то, говорят, перед смертью видали, как тот бродит округ замка, вылитый, говорят, стриг…

– И горла-то, горла как покусаны!

– И кровь!..

– А семья у нас тут сгинула несколько лет тому – целиком семья, вечером была, а утром не стало! Небось, тоже кровосос треклятый оприходовал! Теперь-то уж знаем!

– Неладное что-то вы говорите!

– То есть, лгу? – уточнил Курт, переводя взгляд с одного на другого. – Это вы хотите сказать?

– Да что вы, – тут же торопливо возразил чей-то испуганный голос.

– Но обманулись, может…

– Ежели наш барон столько лет укрывал…

– Мог и надуть…

– Я сказал – тихо, – повторил Курт, и голоса вновь смолкли. – Нет, я не ошибся. Да, сын вашего барона не умер. Он болен. Просто болен.

– Да быть не может!

– Врет он вам или сам из ума выжил! Столько лет взаперти сидя – умом тронулся!

– Не больно-то почтительно, – заметил Курт, однако внимания заострять на этом не стал, продолжил, пользуясь очередным затишьем: – Альберт фон Курценхальм болен, у него редчайший и серьезный недуг… фотофобия, – выдал он с ходу первое приспевшее на ум сочетание и услышал, как Бруно рядом издал невнятный звук, схожий с усмешкой и иканием разом. – Это значит, что он не может пребывать на солнечном свету. Такое случается, и это не означает, что страдающий этой хворью – стриг. Я видел его, говорил с ним, обследовал его. Он вполне жив, хотя и нездоров как телесно, так и душевно.

– И что ж вы делать-то будете теперь?

– Нельзя ж так вот сидеть!

– Я не лекарь. Далее – не моего ума дело; я известил о произошедшем вышестоящих, и скоро здесь будут те, кто знает, что делать.

– А вы, стало быть, не знаете?

– Славно мы влипли – инквизитор не знает, как быть!

– Да это дьявол в нашего наследника вселился! Его изгонять надо!

– Ага, без священника?

– Зачем вы нашего святого отца выпроводили?

– Что теперь делать?

– Изгнание над одержимым учинить! – повторил кто-то у самой двери. – Сами управимся, безо всяких там!

Курт поднял голову, стараясь увидеть его, не рассмотрел и поманил рукой вслепую:

– Ну-ка, поди сюда, знаток.

Мгновение толпа пребывала в недвижности; наконец, видимо решив, что обнаружен, из заднего ряда протиснулся вперед здоровенный мужик в расстегнутой почти до пупа потной рубахе и уставился на майстера инквизитора с боязливым вызовом.

– Значит, сами управитесь… – повторил Курт. – И как же ты вознамерился его изгонять?

– Человек под Господним светом ходит бестрепетно, – с уверенностью пояснил тот, озираясь на крестьян вокруг в ожидании поддержки. – Если он вправду больной, то этакую болезнь только дьявол мог принести, вот что я вам скажу. Стало быть, выволочь его на солнышко и ждать, пока дьявол вылезет. А если господин барон будет препятствовать – запереть его где-нибудь. Потом спасибо скажет!

– Точно-точно! – поддержал кто-то.

Не дожидаясь, пока эта мысль останется в их умах как вполне допустимый вариант действий, Курт поднялся, расстегивая ворот куртки; крестьяне притихли, даже чуть подавшись назад и наблюдая за ним с опаской. Сняв с шеи Знак, он протянул руку, покачав им в воздухе, и посмотрел на советчика в упор.

– Ну, держи, знаток.

– Это… – пробормотал тот, разом утратив уверенность, и попытался отступить, однако было некуда – толпа и без того уперлась спинами в стену трактира. – Это… к чему это…

– Ну, ведь ты так все славно расписал, значит, лучше меня знаешь, что в таких случаях надо делать. Держи. Будешь инквизитором вместо меня. Будешь дьяволов изгонять, как считаешь нужным. И моему начальству будешь отчитываться вместо меня, когда оно сюда прибудет.

– Да к чему же вы… – уже едва не шепотом выговорил мужик, глядя на его руку со страхом и собственные спрятав за спину. – Помилуйте, я ж знаю, что за такое бывает, за что ж вы…

– Все верно, – кивнул Курт, продолжая держать медальон на весу. – Тому, кто владеет Знаком, не имея на это права, его подобие выжгут на лбу и отсекут взявшую его руку. Это ты, я вижу, знаешь. А знаешь, что будет тому, кто станет исполнять работу инквизитора, не имея права это делать?

– Не знаю…

– Поверь, лучше никогда и не узнать, – задушевно сообщил Курт, переместив взгляд на стоящих позади крестьянина, вокруг него, повел перед ними рукой. – Ну, есть желающие? Я смотрю, желающих нет… Стало быть, так, – подытожил он, надевая Знак и неторопливо застегиваясь, – теперь послушайте меня. Никто никаких дьяволов ни из кого изгонять не будет. Сей же миг разойтись по домам. А мою работу предоставьте делать мне. Это – понятно?

Толпа не шелохнулась, никто не промолвил ни слова, и Курт вдруг подумал о том, что, если сейчас кто-то из них попросту пошлет его по матери, он окажется в положении глупом, опасном и граничащем с краем могилы. Сейчас, в это мгновение, его судьба зависела от того, насколько далеко зашло их желание избавиться от неведомого и опасного создания по соседству с их жилищами и – как сильно завладело ими чувство собственной безнаказанности…

Курт прикрыл глаза, всеми силами стараясь перебороть готовую вот-вот прорваться дрожь в голосе, и тихо, коротко бросил:

– Вон.

Крестьяне вздрогнули – все, как один; зашептались, толкая друг друга локтями в спины, и в считаные мгновения очутились снаружи, закрыв за собою дверь. Еще с полминуты Курт стоял неподвижно, глядя на деревянную створку, ожидая неизвестно чего, а потом, упершись в стол ладонями, опустил голову и тяжело выдохнул, вдруг сейчас лишь поняв, что в течение всего разговора дышал сквозь зубы, словно перед свечой, которую боялся погасить неверным дуновением.

– Черт… – пробормотал Бруно рядом, – я уж думал, тебе тут кишки по столам размотают… и мне заодно…

– Духу не хватило бы, – глухо отозвался Курт, обессиленно опускаясь на скамью. Провел рукой по виску, ощутив крупные капли испарины под пальцами, и тихо договорил: – Пока.

– Может, ноги сделать? – предположил бывший студент с надеждой, без особенного энтузиазма ковыряясь в тарелке с едой; Курт покачал головой:

– Не имею права.

– А на что ты имеешь право? Вместе с баронским сынком сдохнуть на их вилах?

– Если до этого дойдет – да.

– Замечательно, – скривился Бруно, отложив ложку. – Но хоть отбиваться-то ты право имеешь?

– Право – да… – невесело вздохнул господин дознаватель, глядя мимо тарелки; потер глаза ладонями и вскинул голову. – Постой-ка… Что это один из них говорил о пропавшей семье? Ты что-нибудь об этом слышал?

Бруно повел рукой, изображая нечто неопределенное, и, наконец, просто отмахнулся:

– Так, кое-что. Не особенно много.

– Что именно?

– Ну, было это лет девять назад – жила тут семья: мать, отец, дочь. Дочь работала в замке, а кем – не говорила. Однажды вечером их видели в последний раз. Всё.

– Зараза… – пробормотал Курт зло, отодвинув от себя блюдо; есть расхотелось. – И что же – думают, это фон Курценхальм-младший? Ведь ему тогда было лет… сколько… десять? Даже если он и убежал из замка, как мог десятилетний ребенок изничтожить целую семью за одну ночь?

Бруно пожал плечами, неуверенно предположив:

– Разве что папаша ему всю семейку подал на блюдечке.

– Хочешь сказать, барон все-таки виновен? Не покрывает случайные выходки сына, а полный соучастник?