– Вы сами одобрили это, – возразил Курт твердо. – У меня лежит письменное разрешение, подписанное…

– Когда ты получал мое дозволение, ты не счел необходимым сообщить, что для обретения свидетеля решил превратить Друденхаус в богадельню. И я забыл упомянуть еще двоих, коих привели ранее. Чего ты теперь от меня попросишь?

– Постановления на аресты, как намеревался. В нашей части города – мясники…

– И тоже с семьями?

– А если вся семейка – соучастники? – довольно резко отозвался Курт. – Сколько раз такое бывало в истории Конгрегации, вам ли не знать. Также – подмастерья, старшие сторожа боен. В еврейском квартале все сложнее. Первый, кто нам нужен: шойхет; это тот, кто собственно режет животных. Второе… – на мгновение он запнулся, припоминая, – второе – машгиах; эксперт по разделке туш, также имеет доступ к их бойне. Кроме него, есть еще один, менакер – тоже в некотором роде специалист по разделке; вынимает седалищный нерв из бедер. Это как-то связано с Иаковом, раненым ангелом в бедро…

– Я бы историко-культурные экскурсы предпочел оставить, – оборвал его Керн. – Это все? Уверен, что твой свидетель ничего не утаил?

– Клянется, что рассказал обо всех; думаю, побожился б, если б мог. Кроме того, дабы сравнить показания, прочие члены семьи также были опрошены – по раздельности; Густав допросил упомянутую вами ровесницу пророка и сестер ювелира, Дитрих – его жену, Бруно поговорил с мальчишкой…

– С каких это пор имущество Конгрегации получило право на проведение допросов? – нахмурился Керн; Курт скривился:

– С каких это пор вас начали заботить протокольные тонкости?

– Но-но! – одернул обер-инквизитор, сдвинув брови еще круче, скосясь на то, как Бруно в дальнем углу покривил в усмешке плотно стиснутые губы. – Не борзей… Итак, это все?

– Все… Нет, – спохватился Курт, встряхнув головой, силясь отогнать сон, одолевающий теперь уже неотступно. – Еще их сторожа; этих трое. Вот теперь все.

– «Все», – передразнил его Керн и изможденно вздохнул. – Господи; Гессе, ты хоть соображаешь, что в Друденхаусе попросту камер на всех них не хватит?

Курт неопределенно повел головой, то ли кивнув, то ли попросту размяв усталые мышцы шеи, и предложил, уже не столь твердо, как всего мгновение назад:

– Ювелира с семьей можно отпустить; все, что нам было необходимо, мы выяснили, он более не нужен, да и в секретности утром уже не станет нужды – весь город будет в курсе…

– Охраны на всех тоже не хватит, – тихо заметил Ланц. – Если впрямь брать всех вышеперечисленных, придется их сортировать по группам, несколько в одной камере. И уж точно мы будем вынуждены просить у бюргермайстера солдат для охраны Друденхауса.

– А сами будем надзирать за солдатами, – хмыкнул Бруно из своего угла. – Солдаты-то ведь, ваши инквизиторства, это все те же горожане; кто вам сказал, что они ревностно возьмутся за дело, ограждая сородичей Иуды от справедливого гнева честных христиан? Или вас, заступников богомерзких евреев, оберегать от того же? У них, у большинства, родня в Кёльне, мамы-папы, сестры-братья, жены et cetera[369]; все они в том же котле варятся. Довольно скоро решат присоединиться ко всеобщему праведному гневу… Мы, – он кивнул в сторону помрачневшего Курта, – с ним подобное уже видели; и чем это кончилось?

– На откровенный бунт не отважатся, – не особенно убежденно отозвался Райзе. – А там уж наше дело – найти средь всей этой оравы, что мы задержим, виновного поскорее.

– И еще кое-что, – добавил Курт осторожно, видя, как во взгляде начальствующего, и без того почти обреченном, начало проступать тихое отчаяние. – Я осведомился у ювелира – нет ли в их традиции чего-либо, связанного с двенадцатилетним возрастом…

– Я так понимаю, есть, – отметил Керн кисло, – иначе б ты не заговорил об этом. Так?

– Вроде того, Вальтер. Тринадцать. В этом возрасте еврейский мальчик «вступает во взрослую жизнь», как мне было сказано; называется эта штука бар-мицва. Однако ж, как я уже упомянул в беседе с нашим экспертом – и убежден, что вы со мною согласитесь, – в нашем случае иудейскими кознями не пахнет.

– Кстати, куда ты девал этого… умельца?

– Спит, – с нескрываемой завистью отозвался Курт. – В его практике это первая серьезная работа, посему из сил выбился совершенно. Я, к слову, велел ему Кёльна не покидать – кто знает, быть может, он нам еще на что сгодится.

– «Он велел»… – фыркнул обер-инквизитор недовольно. – Ну, и Бог с ним; объяснись-ка, отчего ты полностью исключаешь участие в происходящем той части города?

– Полностью в нашем деле исключать нельзя ничего и никого, однако… Сами-то вы неужто не видите, как все это… по-нашему? Ответьте правдиво, вам за все время вашей службы попадались подлинные дела с евреями-потрошителями и поедателями христианских младенцев?

– Всяко бывало, – откликнулся Керн коротко. – Эмоции в сторону, Гессе; дай мне факты.

– Факты, – кивнул он, – в том, что наши убитые – одиннадцатилетки. Если это впрямь имеет значимость, если мы правы… Их же точка отсчета – тринадцать лет; если б это было делом рук иудейских малефиков, они резали бы двенадцатилетних. Кроме того, у нас из троих зарезанных двое – девчонки; у них речь идет лишь о мальчиках. Факт принимается?

– Еще.

– Еще – положение, в котором оказался Друденхаус; ни одному из этого избранного народа не выгодно наше падение: в последнее время именно мы их первейшее прибежище.

– Совесть терзает – прошлые грешки искупаете, – чуть слышно пробурчал подопечный, и Керн завел глаза к потолку:

– Господи Всевышний, за что Ты их на мою голову…

– И еще одно: детальности моей биографии никому из них известны быть не могут. И подноготная старых кварталов – тоже; вообразите себе еврея в «Кревинкеле». Да хозяина удар хватит…

– Лично являться не обязательно, – заметил обер-инквизитор; Курт кивнул:

– Разумеется. Но в еврейской версии множество натяжек; и вообще – все наши выводы упираются не в них, а сами знаете, в кого. Предлагаю не терять времени на разговоры, брать перечисленных мной и работать с ними. Допросить и обыскать их жилища.

– Замечу, что надлежит провести и обыски на бойнях, – вздохнул Ланц тяжко, – хотя я не воображаю, что там искать. Пятна крови в нашем деле не улика. Улика в некотором роде – ключ в чьем-то еще владении, кроме старшего сторожа.

– Не уверен, – возразил Курт, с немыслимым усилием подавив зевок. – Пятна крови, ты сказал; так вот, со слов ювелира, иудейская бойня после каждого употребления отмывается дочиста – как я понял, после этого с пола есть можно, в значении едва ль не дословном, посему именно кровавое пятно там и будет выглядеть подозрительно. Но, кстати скажу, если б в месте, где режут скот и разделывают мясо, кто-то сдуру заколол человека (любого, заметьте, вероисповедания), место это стало бы нечистым, а следовательно – к использованию по назначению не годным. Вот вам еще одна причина к тому, чтоб исключить жителя еврейской стороны из подозреваемых. Это первое. Secundo. Potestas clavium[370], так сказать, тем, кто ими владеть не должен, тоже не говорит о принадлежности владельца к нашим таинственным убийцам. Уверен, что копия ключа есть у кого-то из подмастерьев, и не у одного.

– Откуда такая убежденность? – уточнил Керн, и Курт усмехнулся, кивнув в окно, куда-то вдаль, где простерлись полупустые улицы старых кварталов:

– Как полагаете, держатель «Кревинкеля» мясо закупает на рынках Кёльна?.. Да и сами мои бывшие приятели, помнится, не пренебрегали столь простым способом добыть пропитание. Если часть мяса остается на ночь, если правильно обратиться к одному из подмастерьев, что сторожат бойню, за хорошую для обеих сторон цену можно выпросить себе вырезку; кто заметит пропажу маленького кусочка? Существенно дешевле, чем в лавке, а подмастерью и то хорошо. И все довольны… Посему я бы хотел просить у вас разрешения, Вальтер, посетить «Кревинкель» снова. Поинтересуюсь у хозяина, кто сбывает ему мясо, да и Финк, полагаю, назовет мне пару имен.