– По-моему, – опасливо вклинился подопечный, – вы пошли гонять по третьему кругу. Да, он сказал, что – так.

– Стереть, – вновь повторил Курт, вдруг резко вскинув голову к Штойперту, и требовательно уточнил: – Или затоптать. Так?

Мгновение эксперт смотрел на него с растерянностью, непонимающе супясь, и, наконец, скривился в снисходительной, почти покровительственной усмешке:

– Не знаю. Тебе виднее: следы вынюхивать – это ваша работа, тебе и лучше знать, что с ними делают, стирают или затаптывают.

– Или ступают в старые следы, – решив на сей раз проигнорировать выпады в сторону дознавательской службы, добавил Курт, ощущая, как головная боль уходит – верный признак того, что, пускай решение еще не найдено, но стезя к нему проторена ясно и четко. – Если сделать это аккуратно, нового следа будет почти не различимо, а если оставить на большом, очень большом следе – меньший, а поверху – снова большой, то не увидит никто и никогда.

– Абориген, – настороженно окликнул его Ланц, – охолонись. Или мы чего-то не понимаем, или тебе надо передохнуть. Куда-то тебя… не туда понесло.

– Ты был прав, Дитрих, когда упрекал следователей нового поколения в избалованности вот таким вот… оснащением, – кивнул он в сторону Томаса Штойперта, оставив слова сослуживца без ответа. – Это следовало проверить как самое первое, самое логичное, это было перед глазами, а мне и в голову не пришло… Кто увидит кровь там, где море крови, и смерть среди сотен смертей? «Дерево прячется в лесу, лист – на дереве» – помните это? А убийцы обосновались там, где следов их деяний не надо стирать – ни в обыденном смысле, ни в том, как его понимает наш гость. Они всегда затоптаны другими. Замараны. Залиты. Бойни, collegae[366]. Бойни на окраине Кёльна – полные кровавых луж и духа смерти. Возражения – есть?

Возражений не было. Было молчание – глубокое, плотное, словно морская глубь, и такое же холодное, и ему почудилось что – недоверчивое.

– Просто и явственно, – опроверг его подозрения Райзе. – И в самом деле; как мы могли не понять…

– Значит, нет возражений? – уточнил Курт, обведя взглядом сослуживцев и краем глаза видя, что эксперт, вопреки его ожиданиям, не начал светиться от гордости, вновь впав в задумчивость и обращая внимание более на свои все еще подрагивающие руки, нежели на происходящее вокруг него.

– Ни единого, – откликнулся Ланц сумрачно. – Даже противно.

– Значит, надо брать, – подытожил Курт; тот вздохнул:

– Кого?

– Всех.

– Eia, – повторил сослуживец с угрюмой усмешкой. – А поконкретнее?

– Всех, кто имеет отношение к бойням. Сторожей, владельцев мясных лавок…

– И много их в Кёльне? – перебил Бруно; Курт поморщился:

– Достаточно. Двадцать три-пять, если за время моего отсутствия ничего не изменилось.

– Придержи лошадей, абориген. – Ланц тяжело поднялся, неведомо для чего выглянув в окно, затянутое пеленой ранних зябких сумерек. – Ты прав – тебе даже приблизительно не вообразить, какое количество народу ты хочешь усадить в Друденхаус.

– Ну, так просвети меня.

– Первое, – вздохнул сослуживец, кивнув, – это старшие сторожа, у которых ключи от боен, с помощниками. Боен – четыре. Осознаешь?.. Второе. Лавок – двадцать две. Нас, по твоей логике, должны интересовать также и подмастерья мясников, а их по двое-трое, а то и четверо в каждой лавке, попеременно несут стражу вместе со сторожами. Третье – по два-три пса при бойнях…

– Их тоже в камеру? – хмыкнул подопечный; Курт бросил в его сторону уничтожающий взгляд, и тот посерьезнел, пожав плечами: – Я к тому говорю, что – собаки-то молчали; соображаете?.. Если ты прав, если все и впрямь совершилось именно на бойне – стало быть, действовал кто-то свой.

– Или их усыпляли.

– Не станет собака, а уж тем паче сторожевая, брать в рот всякую гадость, уж ты поверь, – возразил Бруно убежденно. – Разве что – ваши малефики на них как-нибудь подействовали.

– Нельзя исключать. Итак, мясники, подмастерья, сторожа с помощниками…

– И еще кое-что, – вклинился Райзе таким тоном, что теперь скривились все, предощущая неладное. – Вы забыли об одной важной детали. Иудейская бойня. В еврейском квартале.

– О, Господи, – простонал Курт обреченно, закрыв лицо ладонью. – Этого еще не хватало…

– Ведь, если я правильно понял майстера эксперта, эта бойня тоже… смердела?

Штойперт промолчал, лишь бросив исподлобья тяжелый взгляд в его сторону; ответа от него не требовалось, а препираться он, кажется, уже попросту устал.

– За-ме-ча-тельно! – выговорил Бруно со смаком. – Инквизиция арестовывает иудеев; старые добрые времена… Stabilitas[367] – вот что главное в нашей жизни. Дает ощущение уверенности и неизменности основных принципов бытия.

– Что-то ты не в меру весел, – осадил его Курт; тот пожал плечами:

– Советую к моему веселью присоединиться и как следует посмеяться. Напоследок. Если вы и впрямь намерены замести еврейского мясника – вскоре всем нам еще долго будет не до смеха.

– Мясника? – переспросил Ланц уныло. – Если б все так несложно, Хоффмайер, это можно было б провернуть и по-тихому – не в интересах еврейской части Кёльна распространяться о подобных досадностях. Проблема в том, что… Это у нас все просто: пришел мясник с помощником, мазнул бычка по шее, и готово. А у евреев это целый ритуал. Вопреки мнению большинства добрых христиан, эти ребята кровью не питаются – у них к этой субстанции отношение вовсе паническое. Не приведи Господь их священнику порезаться – его к их святыням неделю не подпустят; и все в таком духе. И животных они забивают тоже по-особому. Их специалист по этому делу способен надсечь артерию так, что ни капли крови не угодит в мясо; и даже это еще не все – совершенно отдельный эксперт выносит свое решение относительно пригодности всего этого в пищу…

– По-моему, – возразил Райзе, – заключение выдается уже на нарезанное мясо, и режет его тоже какой-то особый умелец. Хотя, может статься, что и тушу тоже кто-то инспектирует… Хрен их разберет, с их задвигами…

– А потрошит – тоже особый умелец? – едва слышно уточнил Штойперт.

Мгновение все смотрели на приезжего эксперта молча, то ли осмысливая сказанное, то ли просто лишь сейчас уразумев в полной мере, что случайный очевидец их расследования стал внезапно его полным участником; наконец, Ланц возразил все так же тихо:

– Не знаю. Но готов поспорить, что любого еврейского потрошителя в шею погнали б с его должности, если б он это делал так. Это первое. А второе…

– Второе, – подтвердил Курт, – заключается в том, что здесь чувствуется рука… христианина. Извращенного, пораженного злом, если угодно, но…

– Почему? – не унимался Штойперт; он поморщился:

– Считай это чутьем следователя, – не удержавшись от сарказма, отозвался Курт резко. – Нюх на след; это моя работа, помнишь?.. Готов правую руку положить против гнутого медяка – эти здесь ни при чем. Но ad imperatum[368], если под подозрение попали бойни, мы будем должны задержать всех – и наших, и их. И самое страшное во всем этом то, что горожане не станут выслушивать, как ты, моих объяснений и уж тем паче принимать их на веру; если мы арестуем хотя бы одного иудея, весь еврейский квартал заполыхает уже к завтрашнему полудню.

– К полудню он уже дотлеет, – угрюмо возразил Ланц. – Надо заблаговременно запросить солдат у бюргермайстера; наших людей едва хватит на то, чтоб уберечь от такой же участи Друденхаус.

– Не посмеют, – покривился Райзе, с сожалением заглянув в свою опустевшую флягу. – Но, чую, завтра в Кёльне и впрямь будет жарковато. А, собственно, отчего бы не они? Мы по все тем же предписаниям не имеем права исключать этого.