— Он ушел, — подал голос Сфорца, и еще несколько секунд Курт соображал, о чем речь, о ком он говорит, если — вот он, герцог фон Аусхазен, безоружен и в течение некоторого времени даже безвреден, и лишь невероятное напряжение памяти выбросило, наконец, на поверхность — фигура в капюшоне, тень вместо лица, указующий перст, сухой, как ветка…

Он рванулся к выходу из комнаты, и рука кардинала ухватила его за локоть.

— Брось, Гессе, — тихо проронил тот. — Бессмысленно. Он ушел.

Курт остался сидеть на полу, стягивая посеченную куртку и кривясь, когда края разрезанной кожи царапали раны; два арбалетчика, все еще немного оглушенные, медлительные, вязали безропотного фон Аусхазена, еще двое отвязывали вновь лишившегося сознания князь-епископа, перетягивая порезанные вены обрывками его одежды.

— Вот это да… — проронил шарфюрер[263], что стоял над неподвижным телом Маргарет, присел, перевернув ее лицом вверх, и Курт поморщился:

— Голой ведьмы ни разу не видели?

— Ну, не так, — с чувством отозвался тот, вновь опрокинув графиню спиной кверху, и, заведя руки к лопаткам, затянул на тонких локтях веревку. — Не окочурится? У нее голова разбита.

— Не льстите мне; просто рассечена кожа, — возразил Курт, стащив рубашку и пытаясь понять, насколько глубоки порезы на руке. — Зараза…

— Excellenter[264], майстер инквизитор, — тихо проронил герцог, покачнувшись, когда вязавшие его арбалетчики дернули за веревку, затягивая узел. — Целый месяц водить за нос весь Кёльн… так очаровать малышку Гретхен… Преклоняюсь.

Курт поднял голову, глядя на фон Аусхазена так, будто увидел его впервые, и несколько секунд сидел молча и неподвижно.

— Да, — устало произнес он, наконец, с трудом поднимаясь. — Кстати.

К герцогу он подошел медленно, тяжело, остановился напротив, окинув его оценивающим взглядом, и четко, резко вмял колено в живот — под ребра. Фон Аусхазен согнулся, сипло втянув в себя воздух; от удара о кольчугу под камзолом коленный сустав задергало, и запоздало пришло в голову, что бить надо было ниже.

— Дочь брата, ваше сиятельство, — пояснил Курт буднично, глядя на затылок с густой проседью сверху вниз, — это родственная кровь, не предназначенная для соития.

Никто из присутствующих не одернул его, никто и не смотрел в его сторону, даже, поразительным образом, те двое, что держали за локти фон Аусхазена; отвернувшись, Курт возвратился к стене, где кардинал стягивал с левой ладони баклер, и вновь уселся рядом.

— Не слишком это достойно, — хрипуче выдавил герцог, распрямляясь, — бить связанного.

— Ну и что? — равнодушно откликнулся Курт, понимая, что надо перетянуть порезанную руку, но не желая больше двигаться; изнеможение пришло внезапно, замешанное на усталой злости на себя, на безликого, сумевшего вот так просто выйти из комнаты, забитой вооруженными бойцами, словно бочка — сельдью…

Сейчас топот бегущих людей он услышал издалека, услышал надсадное дыхание, а когда в каменную комнату ворвались еще пятеро, стали слышны и ругательства — долгие, от души.

— Абориген, жив? — оборвав поток пламенной речи, ничего общего не имеющей с благородным немецким, спохватился Ланц, всматриваясь в его лицо; лицо самого дознавателя второго ранга было исполосовано, точно минуту назад он продирался через покрытый шипами куст.

— А розы где? — спросил Курт с усмешкой, не ответив, и, встретясь взглядом с негодующим взором Ланца, уточнил: — Что вас так задержало?

Керн махнул рукой за спину с нервной усмешкой:

— Сделали пару привалов по дороге.

Вот так, при оружии, в простой куртке, он видел майстера обер-инквизитора впервые, и выглядел тот каким-то даже незнакомым и неестественным без своего стола с бумагами и отчетами; от болезненного смешка Курт едва удержался, вообразив своего начальника в виде этакого кентавра, представляющего помесь человека и стола.

— Не поверишь, — Райзе, такой же исчерканный глубокими царапинами, присел на корточки напротив, взяв его за порезанную руку, скривился. — Н-да… Не поверишь, академист: кошки. Целая армия злобных, как сам дьявол, кошек.

Курт улыбнулся:

— Кошки?..

— Смешного в этом мало. Посмотри на его лицо, — кивнув через плечо на Ланца, нахмурился тот. — Это сделала одна из этих тварей. Ты хоть отдаленно представляешь себе, на что способна сотня бешеных кошек?.. Однако это еще полбеды; потом появились… — он на миг замер, глядя мимо руки, лежащей в его ладони, и встряхнул головой. — Тени. Правда, они кошек расшугали; nullum malum sine aliquo bono[265].

— Тени… — повторил Курт отстраненно, передернувшись.

Тени…

Кошки — это армия темной жрицы, в этом нет сомнений; однако тени, живые тени… Даже его познаний хватало на то, чтоб ощутить различие между силой Маргарет и тем, что вплетал в ее слова безликий колдун. Вот почему тот не повторил своей попытки, вот чем был он занят; знать бы это тогда, в ту минуту — и вместо того, чтоб пытаться устранить источник его средств и связей, можно было бы практически безнаказанно убить его самого…

— Спасибо, что спросили, — чуть слышно вклинился кардинал. — Я тоже в полном порядке.

— Боже, — спохватился Райзе, — простите, ваше высокопреосвященство. Вы ранены?

— Да, — кивнул тот, глядя на свою левую руку, точно на неведомо откуда взявшееся, чуждое собственному телу дополнение; Густав выпустил плечо Курта, пересев ближе к кардиналу, и осторожно ощупал его запястье.

Кисть руки Сфорца напоминала лапу мертвой птицы — скрюченную, сухую; Райзе переглянулся с Керном, и тот предположил нерешительно:

— Быть может, просто онемение… после отпустит…

— Не отпустит, — равнодушно отмахнулся здоровой рукой кардинал. — Сердце сдюжило — и то утешает, но хорошим instructor’ом мне теперь уже не быть.

— Он пытался проделать то же самое и со мной, — тихо произнес Курт. — Почему у него не вышло?

— Потому что к твоему прикрытию привлекли едва не весь выпуск особого курса прошлого года, — откликнулся кардинал, прикрыв глаза и откинувшись к стене спиною. — И целиком абиссус[266].

— Целиком — что? — уточнил Ланц; Курт вздохнул, глядя в пол.

— Мы так называли монастырь, — пояснил он негромко, — куда переводят тех, кто отчислен из академии или тех, кто честно выучился, но работать по каким-то причинам не смог; мы наивно полагали, что наставники об этом прозвании не знают… Ходили слухи, что братия этого монастыря — вся сплошь праведники. Значит, не слухи? — уточнил он; кардинал, вновь предавшись созерцанию своей ладони, через силу улыбнулся:

— Не сплошь, разумеется, и не лишь только праведники, однако силы их молений за тебя хватило, как видишь. Подробности после, Гессе. Во-первых, стоило бы для начала покинуть сие премерзкое место, а во-вторых, многое из того, о чем ты спросишь, столь секретно, что даже для ушей майстера обер-инквизитора не назначено. В-третьих, — хмуро добавил он, вперив требовательный взгляд в Райзе, — кто-нибудь, наконец, забинтует моего курсанта?

Тот послушно выпустил похолодевшую скорченную руку кардинала, пересев снова к Курту, а Ланц со вздохом отошел в сторону, и утихшая было суета вновь завертелась вокруг.

Курт сидел неподвижно, закрыв глаза и снова чувствуя безмыслие, пустоту в рассудке, однако теперь — блаженную и отстраненную, успокоенную. Отчетливость восприятия мира отступила куда-то за грань разума и ощущений — от усталости или, быть может, развеивался постепенно чуть сладковатый дымок неведомых благовоний в курильницах; или же попросту теперь, когда закончено было дело, коему отдавались все силы, мысли, чувства, каждая минута жизни последнего месяца, тело и разум желали насладиться тем, что беспрерывного напряжения сил более не требуется, что мысли теперь не надо держать в узде каждый миг, а чувства выверять и укрывать. Этого временного покоя не нарушала даже впивающаяся в кромки ран игла…