Зачерпнув из бочки воды, он плеснул на себя, с усилием проведя ладонью по мокрому лицу. Вода пахла гарью и плесенью.

…«следует быть осмотрительным, дабы не ошибиться в своем суждении»…

— Первый допрос, верно?

Того, как Ланц остановился за спиной, он даже не услышал; не оборачиваясь, Курт кивнул, закрыв глаза и слизнув горьковатую воду с губ.

— Для первого раза ты хорошо держался.

— Нет, Дитрих, — возразил он с невеселой усмешкой, следя за исполнителем, все так же молча устранившимся подальше, давая следователям возможность обсудить то, что его ушей не касалось. — Нет. Это он хорошо держался.

— Н-да… Не ожидал от такого заморыша.

…«следует быть осмотрительным»…

— В Шонгау, в Баварии, — произнес Курт медленно, глядя в темную воду в бочке, — один «общественный палач» изобличал ведьм методом прокалывания. Это было, разумеется, задолго до больших перемен в Конгрегации… Так вот, однажды, когда он не смог отыскать «клейма дьявола» на одной из женщин, он заявил, что «с его точки зрения она выглядит как ведьма». Можно и не говорить, что она, в конце концов, созналась…

— Это ты к чему? — уточнил Ланц; он вздохнул:

— С моей точки зрения, Отто Рицлер умалчивает о чем-то важном. Но может, ему попросту нечего мне сказать? И я впрямь ошибся?

Позади прозвучал вздох, и Ланц, подступивши, встал рядом, привалившись плечом к стене и глядя ему в лицо.

— Зачем спрашиваешь? Тебе интересно мое мнение, ты ему доверяешь? Оно что-то переменит? Или ты спрашиваешь себя?.. брось индульгировать, абориген, это делу не поможет.

— В конце концов, ты ведь не приходской священник, Дитрих. Так скажите мне, майстер инквизитор второго ранга Ланц, как по-вашему — он говорил правду?

— По-моему — нет, — не задумавшись, откликнулся тот. — Легче тебе от этого?

— Легче?.. Навряд ли.

— Шел бы ты; у тебя такой вид, будто это тебя только что сняли из-под потолка.

— Я в порядке, Дитрих, — возразил Курт, распрямляясь. — Конечно же, я далек от того, чтобы прыгать от восторга, но я в норме. Просто… Просто теперь я не знаю, что мне делать. Я в тупике. Вчера перед Керном я напустил гонору, а сегодня у меня на руках нет ничего, кроме этого упорно молчащего полутрупа.

— Сломается. Не таких ломали.

— И когда это случится? Завтра? Через день? Неделю? Арестованный Конгрегацией студент — это само по себе тема для обсуждения на весь Кёльн, и с каждым часом (не днем даже!) недовольство будет расти. Друденхаус они, конечно, приступом брать не станут, но existimatio[172]…

— Боишься — в спину плевать начнут? — прямо спросил Ланц, глядя на него почти с сочувствием, и утешающе похлопал его по плечу. — Привыкай.

— Н-да… — вздохнул Курт, снова прикрыв глаза и глубоко вдохнув. — Я, наверное, в самом деле пойду. Отдашь Керну протокол, ладно?

Глава 11

Снаружи двух башен солнце клонилось глубоко к горизонту; стало быть, в подвале он провел не меньше пяти часов…

Над тем, куда направиться сейчас, в свое тесное жилище или к каменной ограде дома через улицу от Друденхауса, Курт думал меньше мгновения. В открывшуюся снова без вопросов калитку прошел уже привычно, не удивляясь, в комнату Маргарет поднялся сам, войдя без стука. Встретив обрадованный взгляд, Курт замер на миг на пороге и, одним движением загнав засов в петли, стремительно и безмолвно приблизился, все так же без единого слова притянув ее к себе…

Оба молчали после еще долго; Маргарет, лежа на его плече, казалось, опасалась спрашивать, в чем дело, а Курт бережно гладил изящные пальцы, удерживая ее руку в ладони и неотрывно глядя на белую кожу, облегающую хрупкие суставы.

— Ты меня пугаешь, — наконец, тихо шепнула она, чуть приподняв голову и заглянув в лицо. — Что с тобой сегодня?

— Проблемы на службе, — коротко и неохотно отозвался Курт, продолжая смотреть на ее ладонь, на пальцы, тонкие, словно веточка…

Та высвободила руку, рывком усевшись подальше, и голубые, как фиалки, глаза потемнели, став похожими на осеннее озеро.

— Ты допрашивал его сегодня, — убежденно и чуть слышно сказала Маргарет. — Вот почему ты смотришь сейчас на меня, точно на препарированную кошку. Ты пришел ко мне после…

— Если желаешь, я уйду, — так же тихо отозвался Курт, вдруг осознав, что, скажи она сейчас «да» — и это будет самым страшным, что только доводилось ему слышать за все двадцать два года своей жизни.

Маргарет сидела неподвижно и молчаливо еще несколько мгновений, глядя снова в глаза, снова растворяя в этом взгляде, и снова захотелось так и остаться напротив этих глаз, смотрясь в них час, годы, вечность…

— Прости, — вздохнул он, с усилием отведя взгляд. — Я и не полагал, что ты поймешь; собственно, ты не обязана.

— Он был виновен? — требовательно спросила Маргарет. — Этот юноша — он был виновен?

Курт тоже сел, упершись локтями в колени и опустив на руки голову, внезапно снова объятую все той же болью — словно немилосердный истязатель удар за ударом вгонял в лоб шершавый, заржавленный гвоздь.

— Я не могу, — почти просительно произнес он. — Ты ведь знаешь, я не имею права тебе сказать — даже этого.

— Но сегодня я спрашиваю не из досужего любопытства, — отрезала Маргарет и, на миг смолкнув, осторожно провела ладонью по его волосам, склонившись и обняв, и прижалась щекой к плечу. — Я лишь хочу знать: ты убежден в том, что делал? Это не единственно для того, чтобы довершить твое дознание?

— Нет, — Курт выпрямился, но смотрел мимо ее глаз, прижимая ладонь к раскалывающемуся лбу. — Я не желаю вырывать неискреннее признание любой ценой и не отыгрываюсь на нем.

— Значит, он виновен, — уточнила она и, не дождавшись отклика, смягчившись, вздохнула: — Милый, я знаю, ваши тайны — это нешуточно; но ты что же, полагаешь, услышав их от тебя, я устремлюсь рассказывать о них всему Кёльну? Что с нами будет, если мы не будем верить друг другу?.. Если ты просто скажешь мне, что сегодня ты добивался правды от преступника, я тебе поверю. Без колебаний. Без малейшего сомнения.

— Да, — тихо ответил Курт, вновь глядя в фиалковые глаза. — Да. Сегодня я добивался правды. Я знаю, что он утаивает что-то; я не думаю, что секретаря убил он, но ему что-то известно, а я… Понимаешь, я не могу увидеть, не могу уяснить, что. Я чего-то не вижу. Что-то ускользает от меня, я обратил на что-то внимание, но предрассудочно, не осмысленно, я не могу самому себе истолковать, где и что я упустил.

— Ты бледен; снова голова?..

— Эта боль не уйдет, пока я не смогу увидеть то, чего не вижу сейчас. А я даже не могу помыслить, где и что это такое, что именно прошло мимо меня. И кроме этого да отпирающегося арестованного, у меня нет других зацепок. И… самое главное — чем дольше и упорнее он молчит, тем более убеждает меня в том, что ему есть, что скрывать… Это нелогично, и я самому себе не могу доказать, что я прав. Но то, что было сделано сегодня, Маргарет — это было необходимо. Или ты считаешь, мне это по душе?

— Надеюсь, что нет.

Курт грустно усмехнулся, снова взяв ее за руку и чувствуя, как тонкие пальцы дрожат в его ладони.

— А говорила, что поверишь мне — безоговорочно.

— Я тебе верю, — тут же отозвалась Маргарет, снова подсев ближе, однако дрожь в ее пальцах осталась, едва заметная, но явственная. — Даже если ты ошибаешься — я верю, что, по крайней мере, ты нелицемерен.

— Если ошибаюсь… — повторил он тихо. — Если я ошибаюсь… Я всегда этого боялся — того дня, когда узнаю, что человек, оказавшийся в моих руках, невиновен. Что я ошибся.

— Ты справишься, — произнесла Маргарет убежденно, прижавшись к его лбу губами. — Ты сильный; ты справишься.

— «Сильный»… — повторил Курт с улыбкой. — Я тебя сегодня едва не уронил; «сильный»…