— Дура! — проговорил непослушный язык.

Неловко повернутая шея болела. Потная рубаха прилипла к телу. Охотник ощущал и жар и холод одновременно. Холод разрастался где-то внутри, в животе, ниже живота, — теперь он вовсе не хотел той дикой безудержной самки, которая едва ли не насиловала его.

— Пусти! Слышишь, пусти! — Он выдернул наконец запутавшуюся в складках одеяла руку, вцепился в женины волосы. Попытался оторвать от себя ее голову, липучие губы, которые снова присосались к его губам, всасывая их, как болотная жижа…

Оторвать ее глаза. Зрачки.

Он открыл глаза, одновременно его рука с силой рванула жесткие женины волосы…

— Ах вот ты как!

Голова Таисьи запрокинулась вверх, даже сквозь полушубок охотник почувствовал, как по лежащему под ним телу прокатилась странная дрожь.

Лежанка под ними глухо заскрипела, и, словно отвечая ей, тишина за спиной рассыпалась на тысячи бурлящих, клокочущих звуков — они обрушились на голову охотника, смяли его волю, заставили разжать кулак с пучком черных, почему-то, как и шапка, пахнущих псиной волос… Зачем-то, против желания, сказать:

— Ну хорошо. Погоди. Я сделаю, как ты хочешь. Сейчас.

— Сейчас, — прошептала Таисья и вдруг неожиданно оттолкнула его, в глазах мелькнул испуг. «Фу! Наваждение какое-то», — говорили эти глаза. Лицо Таисьи, еще недавно такое радостное, раскрасневшееся, вдруг побледнело, нахмурилось, она смотрела на Тисса так, будто только увидела его:

— Тисс?

Он ничего не понимал. Лишь молча коснулся губами ее плеча. Она дернулась под ним всем телом — вовсе не так, как хотелось бы ему, впрочем, охотник уже запутался в своих мыслях…

— Слезай!

— Но ты же сама…

— Я?

— А кто же?

— Тебя, в полушубке?!

Тисс немного смутился. Голова кружилась. Внезапно он почувствовал злость: ладно, дурачь меня, дурачь, я с тобой еще поквитаюсь.

Дура!

— Стручок похотливый! — проворчала Таисья. — Вот так, усни среди бела дня.

— Усни? — ошарашенно пробормотал охотник.

Тело жены обмякло. Ничего не понимая, Тисс легко вырвался из ее объятий, сполз с лежанки, тяжело дыша уселся на пыльном полу.

— Усни? — глупо улыбаясь спросил он, ничего не замечая вокруг, кроме солнечных зайчиков, которые вдруг наполнили весь дом, солнечных зайчиков с острыми коготками, которые неприятно скреблись по дощатому полу. «Как их много!» — подумал охотник, когда руки жены неожиданно ласково обвились вокруг его шеи: «Милый, какой же ты милый!»

— Ты опять пошутила, да? — ошарашенно спросил он, и тут что-то пушистое и мягкое прыгнуло ему на грудь…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

«Крючок. Надо закрыть дверь». Эта мысль пришла еще прежде, чем Ай-я успела облизать губы. Сначала его. Потом, стремясь как можно быстрее уничтожить сладковатый приторный привкус крови, свои. Голова кружилась. Но вовсе не от запаха (он был слишком слабым, этот запах, он уже и вовсе исчез). Скорее от перевозбуждения: бессонная ночь с Гергаморой, бегство вурденыша, возвращение мужа, теперь вот еще это. Кровь. Откуда? «Иногда так бывает. Когда она идет горлом, да, именно так», — мысленно успокаивала себя женщина, с ужасом понимая, что именно так напугало ее.

Она вернулась к входной двери, закрыла на крючок.

Торопливо скинула платье. Через голову, которая показалась непомерно большой (Ай-я усмехнулась — тело еще оставалось человеческим, но сознание опережало тело). Швырнула платье на пол. «Испачкается ведь!» — говорила при этом одна половина женщины. «Пускай», — говорила другая. Aй-я вовсе не была уверена, что после того, что она собиралась сделать, ей доведется одеть это платье. Она зябко поежилась — холодно. Хотя сейчас этот холод приятно бодрил тело, вот если бы такую же прохладу да в голове… Скинула плетеные тапки, зачем-то аккуратно поставила возле двери. Носками внутрь. Будто приглашая войти ту, чьи ноги когда-нибудь укроются в них от стелющегося по полу сквозняка. Как сегодня. Сейчас. «Надо же, как сквозит», — не к месту подумала Ай-я. Усмехнулась. Слишком уж человеческой показалась ей эта мысль. И снова искоса поглядела на тапки. «Можно было и не снимать. Сами свалятся. С лап-то». Мысленно представила ту, которая рано или поздно должна была войти в этот дом. Зло сжала губы: «Откуда? Тут и баб-то раз-два и обчелся. Да и с мужиками все. Разве что Гергамору в дом привести». Эта мысль принесла облегчение. Она не хотела, чтобы кто-либо вошел в этот дом после нее. Когда ей, Ай-е, придется покинуть его. Или умереть (она явственно ощутила жар в груди). Ай-я решительно развернула тапки так, чтобы они смотрели носками к двери: «Нет уж! Пускай остается один. Хоть в отшельники подается… А что?» Вздохнула: «Да так, наверное, и будет». Если только… («Нет, не думай, нельзя»).

Она, Гвирнус…

Не умрут вместе.

О! Эта страшная сила вурди!

Ай-я не сомневалась, что сможет вернуть ему жизнь. Она сомневалась, удастся ли ей, вернув ему жизнь, потом не отнять ее вновь. Удастся ли смирить жажду вурди. Удастся ли исчезнуть прежде, чем эта жажда убьет всех.

Сначала мужа. Потом оборотня. Потом, без сомнения, когда откроется страшная правда, — детей. Кем бы они ни были. Маленькими человеческими детенышами. Или дремлющими до поры до времени вурди. Как та маленькая девочка, которая, к счастью ли, к несчастью, так торопливо покинула не слишком гостеприимный родительский дом.

«А ведь она может натворить немало бед», — встревоженно думала одна половина Ай-и.

«Или замерзнуть в лесу», — тут же откликнулась другая.

Ай-я тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли: она и так слишком долго медлила. Не время сейчас думать. О смерти. О девочке. О детях. Только не о нем.

«Поторопись».

«Крючок. Вурди не сможет выскочить через дверь».

«Ерунда. Он сможет выскочить через окно».

Ай-я улыбнулась — она думала о своем обращении, словно это не ей, а какому-нибудь бездельнику повелителю предстояло обратиться, и не в дикого лесного зверя — в безобидный глиняный горшок. «Им-то хорошо, — вдруг остро позавидовала Ай-я. — Да, хорошо. Им не приходится выбирать».

«Поторопись».

Ай-я вновь улыбнулась: она цеплялась за эту улыбку, а мышка-улыбка цеплялась за ее губы — они обе цеплялись друг за друга, но губы предательски дрожали, мышка-улыбка соскальзывала с них, как некогда соскальзывала с ее разжатой ладони… Над кипящим чаном…

«Что ж, я не Гергамора. Мыши мне ни к чему».

«У кого что, — ехидно подхватил внутренний голос. — У старухи мышка, у вурди — кролики. Глядишь, коли повезет, так и мужа вернешь и не заметит он ничего. Коли очень повезет. Или сразу в лес?»

«Нет! Что это я? Все еще может быть… хорошо», — подумала Ай-я и решительно шагнула к клеткам. Открыла одну из них. Безжалостно выдернула за уши сонного зверька… Тот почти не сопротивлялся, бессмысленно шлепая по воздуху задними лапами. Его черная шкурка приятно переливалась в полутьме сеней. На мгновение взгляд женщины задержался на белом пятнышке на спине зверька. «Надо же — белое!» Мысль показалась Ай-е глупой и неуместной, однако что-то вдруг шевельнулось в ее душе. («Вырос, вырос! Двое других как были, так и остались. А мой — с пятнышком — вырос»). Да, что-то из детства… Подчиняясь странному чувству, Ай-я сунула зверька обратно в клетку. Отворила другую. Сидящий в ней кролик, почувствовав неладное, забился в самый угол. Отчаянно запищал что-то на своем языке. Ай-я протянула руку, неловко ухватила зверька за заднюю лапку. Почувствовала, как дернулось изо всех сил маленькое тельце. Потянула зверька на себя. Вытаскивая его из клетки, больно поцарапала локоть о прутья.

— Тихо, тихо ты, — пробормотала она, будто боялась, что громкое верещание кролика разбудит мужа.

Усмехнулась: если бы!

Если бы его так просто было разбудить… Уже на теплой половине Ай-я торопливо схватила широкую глиняную плошку, охотничий нож мужа. Поставила плошку на стол. Решительно опустила беспомощное тельце в приготовленную посудину. Взмахнула ножом, невольно прикрыв глаза, но точно зная, что попала куда следует, что кровь вовсе не брызнет во все стороны, что теперь остается лишь держать это пушистое тельце над плошкой, вдыхая дурманящий аромат.