Следовательно, хороши все средства, приближающие цель, которую провидит революционер. Поскольку процесс в такой же степени является естественным, как и историческим, разрушение старого режима само но себе есть искупительная жертва, приближающая новое. Формулировка Бакунина, резюмировавшего то, что ой понял из Гегеля, становится аксиомой большевизма: дух разрушения — это тот же дух созидания. В предыстории большевизма герои-народники остро сознавали нравственную революцию, следовавшую из их концепций. Чернышевский, Нечаев, Ткачев развивали в литературе тему «нового человека» — Достоевский написал на нее сатиру и понял её метафизический смысл. Новый человек— это тот, кто усваивает новую мораль абсолютной преданности целям, тот, кто сурово упражняется в изгнании из себя остатков старой морали, проповедовавшейся «классовыми врагами», чтобы увековечить свое господство. Ленин канонизировал коммунистическую этику. Троцкий написал брошюру об «их морали» и «пашей».

Удивительно, что за пределами революционной среды никто не заметил этого нравственного разлома. Чтобы описать новую мораль, коммунизм заимствует слова у старой: справедливость, равенство, свобода… Мир, который он готовится разрушить, в самом деле полон несправедливости и угнетения. Люди, жаждущие справедливости, не могут не признать, что коммунисты разоблачают эти бедствия исключительно пылко. И те и другие констатируют, что в распределении богатств не соблюдается справедливость. Руководствуясь идеей справедливости, хороший человек стремится достичь лучшего перераспределения богатств. Для коммуниста идея справедливости состоит не в «справедливом» дележе, а в установлении социализма, в отмене частной собственности, чем, следовательно, аннулируются любые меры дележа, сам дележ как таковой и права сторон. Порождая сознание неравенства, коммунисты не ставят себе целью констатировать недостатки нрава: их цель — породить жажду такого общества, в котором право перестанет быть инструментом регулирования. Точно так же коммунистическая идея свободы имеет целью возбудить сознание гнета там, где индивидуум, жертва капиталистического отчуждения, считает себя свободным. В конечном счете все слова, которые служат, чтобы выражать модальности добра: справедливость, свобода, человечество, доброта, великодушие и т. п., — инструментализованы ради единственной цели, которая все их содержит и все их реализует, — ради коммунизма. В перспективе коммунистической идеи эти слова сохраняют с прежними лишь отношения омонимии.

Однако существовали простые критерии, которые могли бы рассеять эту путаницу Я называю естественной, или общепринятой, моралью ту, на которую ссылались как мудрецы античности, так и китайские, индийские, африканские мудрецы. В мире, сформированном Библией, эта мораль сжато изложена на второй скрижали Десяти заповедей. Коммунистическая этика вполне сознательно им противостоит. Она задается целью уничтожить собственность и тесно связанные с нею право и свободу и преобразовать семейный порядок. Она разрешает себе все виды лжи и насилия как средства преодоления старого порядка и пришествия новою. В результате она в своих основах прямо противоречит пятой заповеди («почитай отца твоею и мать твою»), шестой («не убивай»), седьмой («не прелюбодействуй»), восьмой («не кради»), девятой («не произноси ложного свидетельства на ближнею своею») и десятой («не желай ничего, что у ближнею твоею»). Нет никакой необходимости веровать в библейское Откровение, чтобы согласиться с духом этих предписаний, известных всей земле. Большинство людей считает, что существуют поступки истинные и хорошие, потому что эти поступки соответствуют тому, что им известно о строении Вселенной. Коммунизм учреждает иную вселенную и с нею соотносит свою мораль. Вот почему он отвергает не только предписания, но и их основу — естественный мир. Мы сказали, что коммунистическая мораль строится на природе и истории, но это неверно: она строится на сверхприроде, которой не существует, и на истории, лишенной истины.

«Советский строй, — писал Раймон Арон в «Демократии и тоталитаризме» (Raymond Aron. Democratic et totalitarisme. Paris, Gallimard, 1965, p.302), — вышел из революционной воли, вдохновленной гуманным идеалом. Целью было создание самого человечного строя, какой только знала история, первого, при котором все люди получат доступ к человечности, где классы исчезнут, где единство общества позволит гражданам взаимно признать друг друга. Но это движение, направленное к абсолютной цели, не останавливалось ни перед какими средствами, потому что, согласно доктрине, только насилие могло создать это абсолютно хорошее общество и потому что пролетариат был втянут в беспощадную войну с капитализмом. Из этого сочетания возвышенной цели и беспощадной техники возникли различные стадии советского строя».

Эти строки как нельзя более ясно отражают двусмысленность и ложь коммунизма. Ибо то, что названо человеческим и человечным, на самом деле сверхчеловеческое и сверхчеловечное именно это и обещает идеология. Человеческое и человечное не имеют за собой ни права, ни будущего. Классы не примирены — они исчезают. Общество не становится единым — оно разрушено в своей самостоятельности и присущей ему динамике. Не пролетариат ведет войну против капитализма, а идеологическая секта, которая вещает и действует его именем. Наконец, капитализм существует лишь в противопоставлении социализму, существующему разве что в рамках идеологии, и, следовательно, концепция капитализма не годится для описания той действительности которая должна быть ликвидирована. Цель отнюдь не возвышенна — она лишь принимает окраску возвышенности. Средство, т. е. убийство, становится единственной возможной целью.

Заключая долгую, достойную восхищения параллель между нацизмом и коммунизмом, Раймоп Арон пишет: «Я до конца буду настаивать на том, что разница между двумя этими явлениями существенна, каковы бы ни были их сходства. Разница существенна вследствие идей, одушевляющих то и другое предприятие. В одном случае завершение — трудовой лагерь, в другом — газовая камера. В одном случае действует воля к созданию нового строя и, может быть, иного человека любыми средствами; в другом — чисто дьявольская воля к истреблению одной псевдорасы» (там же).

И я признаю различие между нацизмом и коммунизмом на основе аргументов, которые изложу дальше. Приведенные здесь меня не убеждают. Нацизм тоже проектировал новый строй и нового человека и тоже любыми средствами. Невозможно решить, что является более дьявольским: уничтожить одну псевдорасу, затем по очереди все другие псевдорасы, включая «высшую», ибо все они испорчены, или один псевдокласс, затем последовательно все другие, ибо все они заражены духом капитализма.

Раймон Арон заключает: «Если бы мне надо было сжато передать смысл каждого из двух предприятий, вот какие формулировки, думаю, я предложил бы: по поводу советского предприятия я напомнил бы банальные слова: «Кто хочет сотворить ангела, сотворяет зверя»; по поводу гитлеровского — сказал бы: «Человек, по-видимому, заблуждается, ставя себе целью походить на хищного зверя, ибо чересчур в этом преуспевает».

Что лучше — быть зверем, изображающим ангела, или человеком, изображающим зверя, если доказано, что они оба — хищники? Ответа на этот вопрос быть не может В первом случае степень лжи выше, а соблазн влечет сильнее. Фальсификация добра более глубока, потому что преступление здесь больше напоминает добро, чем неприкрытое нацистское преступление. Это позволяет коммунизму распространиться шире и затронуть сердца, которые отпрянули бы перед эсэсовскими предначертаниями. Сделать дурными хороших людей — штука, вероятно, более дьявольская, чем сделать плохих людей еще хуже. Аргументация Раймона Арона сводится к разнице замысла. Нацистский замысел противоречит общечеловеческой идее добра. Коммунистический замысел извращает ее, нагому что выглядит хорошо и позволяет множеству невнимательных душ присоединиться к проекту. Проект остается неосуществимым, и, чтобы вынести нравственное суждение, остаются только средства, а они, неспособные достичь своей цели, становятся действительной целью. Добавляясь к преступлению, ложь делает его более притягательным и опасным.