Более притягательным, так как ленинизм ворует наследие крайне древнего идеала. В момент обращения не все способны распознать произведенное им извращение идеала. Бывает, человек долго, даже всю свою жизнь, остается коммунистом, не заметив этот извращения. Путаница между прежней моралью (общепринятой) и новой никогда до конца не распутывается. Настолько, что в коммунистических партиях остается некоторая доля «порядочных людей», нравственный упадок которых отсрочен, и их наличие играет на руку всеобщей амнистии. Бывшего коммуниста прощают легче, нежели бывшею нациста, которою подозревают в том, что с момента своею вступления в партию он сознательно порвал с общепринятой моралью.
Более опасным, так как коммунистическое воспитание коварно и неустанно, так как оно изображает добрыми дурные дела, которые заставляет совершать. Коммунистическое преступление более опасно и потому, что непредсказуемо для своих будущих жертв. В самом деле, любой человек в любой момент может приобрести воображаемые свойства врага. Нацизм заранее указывал своих врагов. Он наделял их фантастической природой, ничего общею не имевшей с подлинной, но за недочеловеком стоял реальный еврей, за презренным славянином — поляк или украинец в крови и плоти. Те, кто не был ни евреем, ни славянином, получали отсрочку. Общечеловеческий характер, который до захвата власти представляет громадное превосходство коммунизма над нацистской исключительностью, становится общечеловеческой угрозой, как только коммунизм приходит к власти. Капитализм в принятом у коммунистов словоупотреблении обладает лишь идеологическим бытием, и нет такой категории человечества, которая не может подпасть под обрушивающиеся на нее проклятие: крестьяне — «середняки» и «бедняки», интеллигенция, «пролетариат», в конечном счете и сама партия. Все могут быть заражены духом капитализма. Никто не свободен от подозрений.
Не без некоторого реализма нацистские вожди обещали кровь и слезы, предвидели смертный бой, чтобы восстановить человечество в его правильном расовом порядке. Ленин, наоборот, считал, что время созрело и эсхатологическое предназначение мира исполнится, как только будет свергнут «капитализм». Революция охватит пожаром весь мир. Как только экспроприаторы будут экспроприированы, формы социализма явятся сами. И вот наутро после 7 ноября 1917 года ничего такого не происходит, а занавес раскрывается над пустой сценой. Куда делись пролетариат, бедное и среднее крестьянство, пролетарский интернационализм? Ленин — один со своей партией да горсткой красногвардейцев во враждебном или равнодушном мире.
Однако марксизм-ленинизм — это наука. Значит, надо, чтобы опыт принес доказательства теории. Раз капитализм свергнут, важно, чтобы наступил социализм. Поскольку он явно не наступает, ничего не остается, как конструировать его, следуя указаниям теории, и проверять, чтобы результат постоянно им соответствовал. Так слой за слоем конструируется поддельная вселенная, предназначенная заменить подлинную. Так сгущается атмосфера всеобщей лжи настолько, что факты все больше отдаляются от слов, которым поручено их описывать. Неистово самоутверждается добро, отрицающее реальность зла.
Главным образом именно этим путем происходит нравственное разрушение при коммунистическом строе. Как при нацистском строе, оно распространяется концентрическими кругами вокруг центрального ядра.
В центре находится партия, а внутри партии — ее руководящий круг. В первый период правления он еще полностью находится во власти идеологии. Именно тогда он занимается ликвидацией «классовых врагов» Обладая совершенно отравленной совестью, он уничтожает во имя утопии целые категории людей. Ретроспективно брошенный взгляд показывает, что, будь то в России, Корее, Китае, Румынии, Польше, Камбодже, это первоначальное кровопускание было одним из самых крупных за историю коммунистического строя — порядка иногда 10 и более процентов населения.
Когда оказывается, что утопический сон по-прежнему не сбывается, а принесение в жертву каждого десятою ни к чему не привело, наблюдается сползание утопии к простому сохранению власти. Поскольку объективный враг уже истреблен, нужно следить, чтобы он не возник заново, вплоть до возможности появления ею в самих рядах партии. Это момент второго террора, который кажется абсурдным, потому что не соответствует общественно-политическому сопротивлению и направлен на установление полною контроля над всеми людьми и всеми мыслями. Тогда страх делается всеобщим, распространяется и в самой партии, каждый член которой чувствует себя в опасности. Все доносят на всех, все предают друг друга.
Затем наступает третья стадия: партия принимает меры против перманентной чистки. Она удовлетворяется рутинным отправлением власти и своей безопасностью. Она больше не верит в идеологию, но продолжает говорить на ее языке и следит за тем, чтобы этот язык, лживость которого ей известна, оставался единственным разговорным языком: это знак ее господства. Партия накапливает привилегии и льготы. Она преобразуется в касту. Наступает всеобщая коррупция. В народе ее членов теперь сравнивают не с волками, а со свиньями.
Периферию составляет остальное население. Все оно целиком и немедленно призывается и мобилизуется на построение социализма. Все оно целиком претерпевает угрозы, подвергается обману, побуждается к участию в преступлении.
Прежде всего оно заперто. Любое коммунистическое правительство закрывает границы — это один из ею первых шагов. Нацисты вплоть до 1939 г. разрешали отъезды за выкуп: «чистота» Германии от этого выигрывала. Коммунисты — никогда. Они нуждаются в абсолютной непроницаемости границ, чтобы защитить секрет своих массовых боен и своею поражения, но прежде всего потому, что вся страна должна стать школой, где все получат образование, искореняющее дух капитализма и вливающее на его место социалистический дух.
Второй шаг — контроль над информацией. Населению не положено знать, что происходит за пределами социалистического лагеря. Ему не положено знать и то, что происходит внутри страны. Ему не положено знать свое прошлое. Ему не положено знать свое настоящее. Ему положено знать только светлое будущее.
Третий шаг — заменить действительность псевдо-действительностью. Целое сословие специализируется на производстве псевдо-журналистики и псевдо-истории, псевдо-литературы и псевдо-искусства, и все это имеет задачу фотографически отражать несуществующую действительность. Псевдо-экономика издает воображаемую статистику. Иногда нужды декораторов приводят к мерам в нацистском стиле. Так, в СССР инвалиды войны и труда были изъяты из жизни общества и отправлены в далекие инвалидные дома, где они больше не портили картину. В Корее, как Сообщают, высылают карликов и препятствуют деторождению у них — вся их «раса» должна исчезнуть. На воздвижении этих гигантских декораций заняты миллионы людей. Чему это служит? Тому, чтобы доказать, что социализм не только возможен, но что он строится, укрепляется и, более тою, уже осуществлен: уже существует новое, свободное, самоуправляющееся общество, где растут «новые люди», которые стихийно думают и действуют по канонам действительности-вымысла. Самый могущественный инструмент власти — выработка нового языка, где слова принимают смысл, отличающийся от общепринятого. Его особый словарь и манера выражаться ставят его на уровень богослужебного языка: он означает трансцендентность социализма. Он сигнализирует всемогущество партии. Его употребление в народе — очевидный признак порабощения.
Сначала значительная часть населения добросовестно учится лжи. Люди входит в новую мораль со своим прежним нравственным наследием. Они любят вождей, обещающих счастье, они верит, что счастливы. Они думают, что живут в справедливом обществе. Они ненавидят врагов социализма, разоблачают их, одобряют их ограбление, их ликвидацию. Они участвуют в истреблении врагов или поддерживают ею. Они соучаствуют в преступлении, сами того не замечая. В то же самое время их отупляют невежеством, дезинформацией, псевдо-логикой. Они теряют интеллектуальные и нравственные точки опоры. Неспособность отличить коммунизм от общепринятого нравственного идеала приводит к тому, что, когда их чувству справедливости наносится удар, они относят злоупотребление на счет внешнего врага. Вплоть до самого падения коммунизма в России люди, подвергавшиеся дурному обращению со стороны милиции или партийных активистов, нередко обзывали их «фашистами» Им не приходило в голову обозвать их настоящим именем — коммунисты.