— Подожди меня! — позвала Ритка, протягивая руку. И дотрагиваясь до темно-серого, почти черного плаща, обнимающего плечи женщины. Ткань оказалась теплой и шелковистой наощупь. — Подожди!
Женщина обернулась.
— Я уже иду, — торопясь, сказала ей Ритка. — Я успею. Я ведь успею, да?
Лицо женщины было совершенно таким, каким Ритка хотела его увидеть. Совершенно.
* * *
…И обернусь я волком,
когда расцветет луна,
и раскрошу в осколки
серебряные зеркала.
Волком с черной шерстью,
присыпанной серебром,
с пропастью вместо сердца —
долгой и ледяной.
И на упругих лапах
я понесусь неслышно
за тенью, скулящей жалко,
трусливой двуногой мыши.
Будет мой бег так сладок,
как выдержанное вино,
И пламя моей гортани
слезы и смех в одно
сплетет в бесконечном вое,
когда на излете ночи
я догоню ЕГО
и разорву его очи.
Я выпью свет из глазниц
и жизнь из теплого горла,
и в ребрах, как в клетке птиц,
я сердце поймаю скоро.
И, криком пугая ночь,
его разорву в куски,
и разбросаю прочь
кровавые лоскутки.
А после, в восходе солнца,
я закричу от муки,
к ране в раскрытых ребрах
не лапы прижав — а руки.
А в них — мои страх и боль,
Ложь, и любовь, и честность, —
рваных лоскутьев кровь —
сердце мое. Сердце.
* * *