Хранение и преумножение чужого капитала — работа сложная и ответственная. За несколько тысяч лет ростовщики и менялы изобрели бесчисленное количество способов превращать деньги в “деньги-штрих”, минуя товар или что бы то ни было еще. На каждую наживку испокон веков находилась своя рыбка, и даже в самые черные годы отдельных государств и целых цивилизаций люди, умеющие обращаться с одолженными деньгами, могли не беспокоиться за свое будущее. Ну, кроме самых невезучих, конечно.
Есть банки-трудяги — бесконечные очереди вьются в окошки коммунальных платежей, зашуганные операционистки, как шестирукие Шивы, жонглируют квитанциями и чеками, старушки-одуванчики подслеповато щурятся в непонятные бумаги и расписываются, не понимая за что. Здесь берут объемом, с миру по нитке.
Есть банки-болтуны. Из эфира, газет, с уличных плакатов белозубые счастливые клиенты дают понять всем прочим несчастливцам, через какие врата можно протоптать тропинку к стабильности, успеху и процветанию.
Есть банки-педанты, бахвалящиеся своей прусской негибкостью, выдающие собственные недостатки за фирменный стиль и гарантию надежности.
Банки-фокусники, прячущие средства клиента в черную шляпу и достающие то вдвое, то ничего.
Банки-эквилибристы, шагающие по туго натянутой проволоке валютных и биржевых котировок.
И есть банки-снобы. Мраморный блеск пустых холлов, чуть сонные менеджеры, приходящие в себя только при виде определенного количества нулей в платежном поручении, индифферентные начальники, всячески показывающие клиенту, что уж у их-то банка и без него все тип-топ…
“Охота-банк” переплюнул многих конкурентов своим интерьером. Скрытые за зеркальными дверьми апартаменты едва ли напоминали офисное помещение в понимании среднестатистического обывателя. Да и не ждали его здесь — среднестатистического…
Широкий коридор, украшенный кабаньими и лосиными головами, мимо стойки охраны вел в просторный зал — который, пожалуй, никак нельзя было назвать операционным. Низкие диваны, застеленные звериными шкурами, журнальные столики, украшенные инкрустациями на тему псовой и соколиной охоты, коллекция старинных ружей, развешенная по стенам, — все настраивало редких гостей на нужный лад: крупные суммы легче доверить богатым людям.
У боковой стены в большой витрине, подсвеченный с нескольких сторон, возвышался хрустальный клык — макет первого в Петербурге небоскреба. Банк входил в число акционеров этого амбициозного проекта. Пусть и не построили пока четырехсотэтажную махину, пусть и акций этих у банка — от силы один процент, но клиенты часто замирали перед блистающей конструкцией, разглядывая с тщанием выполненные мелкие детали и проникаясь масштабностью архитектурного замысла.
Собственно, этим помещением и заканчивалась “гостевая зона” банка. Но оба посетителя прошли глубже, гораздо глубже.
И теперь, едва войдя в председательский кабинет, понуро стояли рядом, как провинившиеся школьники пред очами грозного завуча.
Хозяин кабинета Андрей Валентинович Шерстобитов метал громы и молнии. Словно циркулем, шагами меряя кабинет из конца в конец по диагонали, он вел одностороннюю беседу, почти не позволяя подчиненным вклиниться с бесполезными оправданиями.
— Когда мы пригласили вас, господин Степанов, для участия в столь сложном и щепетильном деле, — председатель правления банка на мгновение остановился и направил на горбоносого обвиняющий перст, — то рассчитывали на получение высококачественных услуг.
— А что… — смуглокожему Степанову не хватило темпа, и фразу он закончить не успел.
— Покой клиента! Покой клиента и информация о том, что происходит вокруг него, — вот что было вам поручено. И если перед вашим носом в квартиру клиента беспрепятственно входит человек, а потом и выходит… И идет мимо вас… И уходит черт знает куда… А вы провожаете его печальным взглядом и остаетесь стоять как вкопанный… Никому не звоните… Почему?! Вряд ли вы разорвались бы надвое, чтобы и остаться у дома Багрова, и последовать за визитером, не так ли? Так почему же вы позвонили только через пять минут после его ухода?
— Я…
— Как квалифицировать подобное поведение? Есть очень четкие формулировки! Халатность. Преступное бездействие. Непрофессионализм.
— Я…
— Молчите? Потому что нечего сказать? Потому что сорвали операцию? Правильно молчите! По делу!
Шерстобитов повернулся ко второму посетителю.
— Давай-ка, Пашечка, еще раз и подробно. От и до.
Тот как-то неопределенно пожал плечами.
В каждой достаточно крупной фирме найдется такой безвозрастный Витя-Коля-Петя — tuttofare, мастер на все руки. Поменять предохранитель в микроволновке — или на электричке ночью отвезти в Люберцы миллион налом, прикинуться наивным клиентом и разведать предложения конкурентов — или посидеть с ребенком шефа, пока тот зависает в своих бомондах, — какая, в сущности, разница? Работа есть работа.
— Ну, значит, так. В квартире Багрова Вагиф… — Пашечка покосился на Степанова, тот только уныло кивнул в ответ, — нашел листок с его адресом. На бланке питерского журнала. Через редакцию я пробил, есть ли у них Антон, что за фрукт и где его искать в Москве. С утра подъехал в его гостиницу — дом колхозника, а не гостиница! Дождался, пока парнишка выйдет, двинул за ним. Понесло его куда-то в Братеево. Вышел из автобуса — и сразу во двор, а въезда с той стороны нету. Я только дом объехал, смотрю, журналист ногами в луже, башкой в сугробе, а какой-то гопник мимо меня — в руках сумка и бумажник с мобилой, во чудик, а? Ну, я его вдоль дома погнал, там гаражи, влево-вправо деться некуда, а дом длинный, в шестнадцать подъездов. Так аккуратно принял хлопчика на бампер, вышел, еще добавил пару раз, все забрал. Нехорошо же грабить гостей столицы, это же имидж города портит!
Излагая историю, Пашечка осмелел, раздухарился. Шерстобитов терпел, только пошел красными пятнами.
— Пока назад сдал, развернулся — а журналиста нет как нет. Порыскал, но бестолку. Зато на руках его паспорт, журналистское удостоверение, деньги, гостиничная карточка. Даже телефон. Только он разрядился и сдох, а при включении “пин” запрашивает. Ну, и шмотки, понятно.
— То есть все, кроме того, что нам нужно, — подытожил банкир.
— А что, если он карту просто выкинул? — подал голос Вагиф.
— Вот об этом даже помыслить не смейте, господин Степанов, — взъярился Шерстобитов. — Иначе ваш послужной список подойдет только для трудоустройства охранником на пункте приемки стеклотары.
— Кружу я, значит, по микрорайону, — Пашечка явно перешел к любимой части повествования, — теряю, прямо скажем, всякую надежду. И вдруг вижу — идет мужик в ботинках. У меня глаз натасканный, я их еще в доме колхозника на нашем журналисте приметил. Что, думаю, за лабуда? Один грабанул, а другой раздел? Беспредел какой-то! И что делать — за ботинками топать? Нет, думаю, посмотрю-ка, откуда этот тип взялся. Бегу, значит, через двор и упираюсь — в травмпункт! Сунулся внутрь — и вот он, наш родимый! Сидит, за затылок держится. Босиком, в одних бахилах!
Момент торжества дедукции миновал, и продолжал Пашечка уже тише, с виноватыми нотками в голосе:
— Устроился я на детской площадке, с час просидел, продрог. И тут подкатывает прямо к дверям броневик. А из него — ну, тот мужик, с ботинками. Я за руль — еле успел! Вышли они вдвоем, сразу в тачку и на выезд. Но я догнал их. Проводил слегка, потом отстал. Нормально, короче.
Шерстобитов не выдержал:
— И что же у нас — нормально? Где же критерий этой так называемой нормальности? Разве ты, Степанов, забрал у чертова картографа то, что мне было нужно? Разве ты, Пашечка, не упустил журналюгу из-под носа? Разве мы хотя бы на шаг приблизились к поставленной задаче? Так что же у нас нормально?!
— Не упустил, — обиженно пробурчал Пашечка.
Достал из кармана распечатку фотографии паршивого качества — черный “Хаммер” стоит на светофоре.
— По номерам пробили, определили хозяина. Такому на хвост садиться — можно и самому без хвоста остаться. Фигура видная, приметная, не потеряется. Иван Данилович Лепин. Криминальный авторитет по кличке Лепота. Аферы с недвижимостью, передел земельных участков, черный нотариат, охранное предприятие, рейдерские захваты. В общем, надо безопасников подключать. Нормально, разберемся.