Пономаренко, безусловно, понимал, что большинство арестованных никакими «врагами народа», а тем более латвийскими или иными шпионами не являются. В июле 1939 года в письме заведующему отделом ЦК ВКП(6) Георгию Маленкову Пантелеймон Кондратьевич откровенно указал: «Особенно массовый характер имело создание провокационных дел против советских и партийных руководителей в конце 1937 года и начале 1938 года. Были исключены из партии и по провокационным материалам арестованы руководители парторганизаций Белыничского, Руденского, Сенненского, Березинского, Червенского, Си-ротинского, Кормянского и ряда других районов. В течение второй половины 1937 года и начала 1938 года по прямому заданию руководства ЦК КП(6) в Белоруссии широко развернулись так называемые показательные процессы над районными руководителями. Арестовывались агрономы, директора МТС, заведующие райзо, райуполнаркомзаги, научные работники. Всякая ошибка или неудача в практической работе влекла за собой обвинение во вредительстве, шпионаже, диверсии и вызывала репрессии...»
Время было жестокое, и идти против его течения было бы самоубийственным. Поэтому неудивительно, что Пономаренко был вынужден играть по не им установленным правилам. Приходилось и ему ставить свою подпись на «расстрельных списках». В августе 1938-го он даже направил Сталину телеграмму с просьбой увеличить для Белорусской ССР квоту по «первой категории» (расстрел) на две тысячи человек, по «второй» (тюрьма или лагерь) — на три тысячи. Известно и его выступление в Гомеле 8 июля 1938 года, в котором он требовал решительно решать задачу по «выкорчевыванию врагов».
Но, повторим, имеющиеся факты позволяют утверждать, что Пономаренко пытался ограничить масштабы «чисток». Так, он потребовал от руководителя республиканского НКВД Наседкина — о чем тот позднее письменно доложил новому главе НКВД СССР Берии — отстранить от выполнения служебных обязанностей всех работников, которые принимали участие в избиениях арестованных. Но от этой идеи пришлось отказаться: Наседкин объяснил первому секретарю ЦК, что «если пойти по этому пути, то надо 80 процентов всего аппарата НКВД БССР снять с работы и отдать под суд».
К концу 1939 года Сталин и сам все больше понимал, что с репрессиями он «перегнул палку». В декабре, как вспоминал позднее Пономаренко, он докладывал вождю в Москве о ситуации в Белоруссии и затронул вопрос о «нарушениях социалистической законности». Сталин подошел к нему и вдруг сказал с горечью, как бы оправдываясь: «Люди на руководящие посты попадают случайные, выслуживаются как могут. А партия — единственное ведомство, которое должно наблюдать за работой всех, не допускать нарушений. Вы представляете в Белоруссии силу, выше которой ничего нет. Вы можете в любое время поднять трубку телефона и сказать мне, с чем или с кем вы не согласны. У вас неограниченные полномочия. Надеюсь, вы меня правильно поняли ?»
В 1939 году Пономаренко избрали членом ЦК ВКП(б), тогда же ему по должности пришлось стать членом военного совета Белорусского военного округа и принимать участие в руководстве войсками, вошедшими на территорию Западной Белоруссии. А в июне 1941 года он вместе с командованием округа испил до дна горькую чащу жестокого поражения советских войск. Но в отличие от военачальников, попавших под расстрел, судьба его хранила. Очевидно, Сталин считал, что за разгром войск и сожженные на белорусских аэродромах самолеты должны ответить военачальники, не сумевшие организовать отпор агрессору.
В годы Великой Отечественной войны Пономаренко был членом военных советов 3-й ударной армии, Западного, Центрального и Брянского фронтов. С 1942 по 1944 год он руководил Центральным штабом партизанского движения при Ставке ВГК. В 1943 году ему было присвоено звание генерал-лейтенанта, а в 1944-м Пономаренко возглавил Совет народных комиссаров (затем Совет министров) Белоруссии.
Новой ступенькой восхождения Пантелеймона Кондратьевича на олимп власти стала должность секретаря ЦК ВКП(б), которым он был избран 1 июля 1948 года. Одновременно, с октября 1950 по декабрь 1952 года, он работал на посту министра заготовок СССР, пока не стал одним из заместителей Сталина по Совмину СССР.
Это были нелегкие годы для тех, кто находился на вершине власти. Страна постепенно приходила в себя после тяжелейшей войны, но в кругах высшей номенклатуры напряжение по-прежнему не спадало. Было ясно, что Сталин все заметнее теряет жизненные силы, а значит, впереди схватка за «трон».
Многие годы ожесточенной борьбы за власть и ее удержание не прошли бесследно для здоровья вождя. После Победы, в достижении которой несомненна и его немалая личная заслуга, он не раз тяжело болел, перенес два инсульта. По утверждению генерал-лейтенанта Павла Судоплатова, один — после Ялтинской конференции, другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году.
Сталин, судя по некоторым свидетельствам современников, еще в конце 1940-х годов стал задумываться о своем преемнике. Наиболее близким человеком для него был секретарь ЦК Андрей Жданов, руководивший работой Секретариата ЦК. Его сын Юрий был даже женат на дочери вождя Светлане. Но когда Жданов умер от сердечного приступа в августе 1948 года, то Иосифу Виссарионовичу пришлось выбирать новую опору из оставшегося окружения.
В конце 1940-х годов Сталин ввел в Секретариат ЦК нескольких «молодых» — Алексея Кузнецова, руководителя Ленинградской партийной организации (1946), Михаила Суслова из аппарата ЦК (1947) и Пономаренко (июль 1948). Пантелеймон Кондратьевич стал курировать по партийной линии вопросы государственного планирования, финансов, торговли и транспорта. В некоторых публикациях на эту тему утверждается, что на заседании Политбюро при обсуждении кандидатов на посты секретарей ЦК Сталин так обосновал необходимость привлечь молодых руководителей из партийных и республиканских организаций на работу в аппарат ЦК: «Пусть перенимают опыт у нас, пока мы еще живы, и приучаются к центральной руководящей работе».
В том же 1948 году вождь во время встречи с представителями высшего партийного руководства на озере Рица в Абхазии вновь завел разговор на тему преемниче-ства. В воспоминаниях Анастаса Микояна (правда, надо учесть, что они были подготовлены к печати уже после его смерти) в деталях описывается этот эпизод: «Кажется, это был уже 1948 год. Как-то Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях, к себе на дачу на озере Рица. Там при всех он объявил, что члены Политбюро стареют (хотя большинству было немногим больше 50 лет и все были значительно младше Сталина, лет на 15-17, кроме Молотова, да и того отделяло от Сталина 11 лет). Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми (ему было 42-43 года), и вообще вот такой человек может когда-нибудь стать его преемником по руководству партией и ЦК. Это, конечно, было очень плохой услугой Кузнецову, имея в виду тех, кто втайне мог мечтать о такой роли.
Все понимали, что преемник будет русским, и вообще Молотов был очевидной фигурой. Но Сталину это не нравилось, он где-то опасался Молотова: обычно держал его у себя в кабинете по многу часов, чтобы все видели как бы важность Молотова и внимание к нему Сталина. На самом же деле Сталин старался не давать ему работать самостоятельно и изолировать от других, не давать общаться с кем бы то ни было без своего присутствия. Потом, как я говорил, он сделал ставку на Вознесенского в Совмине. Что касается Жданова, то Сталин, особенно перед войной, стал к нему хорошо относиться. Жданов вообще был хорошим человеком, но слишком слабым. В руках Сталина он мог играть любую роль. Выдвигая Кузнецова, Сталин никак не ущемлял Жданова, наоборот, усиливал его позиции — ведь Жданов сам рекомендовал его в секретари ЦК и, скорее всего, советовал отдать ему кадры и МГБ под контроль.
Самый большой карьерист и интриган был Берия. Он стремился к власти, но ему нужна была русская фигура в качестве номинального лидера. Жданов его не любил. А Маленков идеально подходил для такой роли: сам тщеславный, абсолютно безвольный, привыкший исполнять чужие приказы, к тому же в этот период задвинутый Сталиным в Совмин и замененный в ЦК Ждановым и Кузнецовым. Поэтому Берия стал развивать дружбу с Маленковым, уезжать на одной машине, проявлять внимание.