— Вы близко познакомились с ним уже как с председателем КГБ?
— Да, в 1973 году, когда меня назначали начальником Информационно-аналитического управления, я узнал Андропова поближе. Поскольку эта должность в системе разведки достаточно заметная и важная, Юрий Владимирович решил лично поговорить со мной…
— Насколько тесными были тогда ваши рабочие контакты?
— Постоянно поддерживался контакт по телефону, были и личные встречи для обсуждения кардинальных проблем. Кстати, между председателем и начальником управления был прямой телефон, без набора номера.
— Чаще такой связью пользуется вышестоящий начальник…
— Этим телефоном попусту мы не пользовались, но если возникала необходимость, попадало информационное сообщение сверхсрочного характера, он давал мне такое право: поднять трубку и изложить суть. Иногда говорил: если вы придете к результату по такому-то вопросу, не стесняйтесь, звоните.
— Многие отмечают особый стиль работы Андропова…
— Он был на редкость организованным человеком. Не терпел пустозвонства, всегда внимательно слушал, что говорят люди. Когда же товарищи начинали произносить общие фразы, он прерывал такие выступления. Формула была одна: есть что-то сказать — говорите, нет — помолчите и послушайте других. Мы отлично знали: если идешь на доклад к Юрию Владимировичу, говори точно и конкретно. И обязательно изложи свою точку зрения. Его характерной особенностью была абсолютная демократичность в суждениях.
— Нечасто приходится слышать о демократизме руководителей КГБ…
— Мы действительно жили свободно, несмотря на то что время называют тоталитарным… Андропов говорил: если вы будете поддакивать, то вы мне не нужны, у меня и так есть свое мнение; вы мне нужны с вашими профессиональными знаниями, не бойтесь высказывать их по полной форме. Это была парадигма, которая радовала и окрыляла. Порой мы высказывали суждения, резко расходившиеся с теми, что бытовали на Старой площади и в Кремле…
— А именно?
— В 1981 году, когда ситуация в Польше приобрела опасный характер, он пригласил большую группу из разведки, чтобы, как мы говорили, «погонять мысли»… Предложили докладывать мне — я сказал, что социализм в Польше обречен. Юрий Владимирович задумался: «А почему поляки бунтуют?» Началом забастовочных движений, как известно, было подорожание мяса. Он спросил, какое же там потребление мяса? Порядка 50 кг на душу населения. Он задумчиво говорит: «Так у нас 38, и мы не бунтуем. Почему?» Отвечаю, что мера терпения русского народа значительно выше… Разговор получился жестким, и я думал, что он кончится «оргвыводами»… Андропов же сказал так: «У нас сегодня не будет ни победителей, ни побежденных. Продолжайте следить за ситуацией».
— Разведке положено прогнозировать развитие ситуации за рубежом. Можно ли было вам столь же свободно говорить об обстановке в нашей стране?
— Году в 80-м, когда Брежнев уже не мог произнести пары слов без бумажки, я, набравшись смелости, спросил: «Американцы считают, что чем дольше Брежнев будет во главе государства, тем лучше для США. Неужели нельзя поставить вопрос о смене руководства?» Андропов призадумался, потом сказал: «Вы меня с партией не ссорьте!». И на этом дискуссия прекратилась.
— Действительно, в другом месте вполне могли последовать «оргвыводы»…
— Да, но Андропов сам был человеком открытым и откровенным — мы верили ему, не опасаясь подвоха… Кстати, когда я впервые увидел его в Ясеневе, то был поражен: он сидел в свитере, заштопанном на локтях, причем довольно-таки грубой штопкой. Всю жизнь, сколько я его видел, он был очень простым… Между прочим, он единственный из членов Политбюро сдавал получаемые подарки в Гохран, никогда ничего себе не оставляя.
— Мы все время говорим об Андропове в превосходной степени. Правомерно ли это? Неужели у него не было никаких недостатков, ошибок?
— Конечно же, были! На мой взгляд, две наиболее серьезные из них — это переоценка промышленного потенциала и финансовых возможностей нашего государства, и в кадровых делах он, в силу своей доверчивости и доброты, допускал ошибки, которые нам боком вышли. Будучи Генсеком, он поддержал тезис, который разделяло большинство членов Политбюро, — что СССР должен иметь военный потенциал, равный суммарному потенциалу США, остальных стран НАТО и Китая. Когда мы услышали эту формулу, то, честно, потеряли дар речи. Он выдвинул трех «молодых»: Долгих, Рыжкова и Горбачева, но ни один из них, так скажем, в лидерах не состоялся… Выбор кадров оказался ошибочным. Но ведь Андропов так недолго пребывал во главе партии и государства!
— То есть положительного в его деятельности было больше…
— Конечно. Он хорошо понимал национальный вопрос в России и говорил, что мы его решили только в тех формах, в каких он достался от царизма, но теперь он возник в новом обличье и с ним надо обращаться крайне осторожно… Юрий Владимирович первым понял опасность коррупции для государства и первые антикоррупционные дела повел, по существу, он.
— Что вы можете сказать об Андропове как о руководителе КГБ?Мы как-то ушли от этого вопроса…
— Я считаю его одним из светлейших умов и блестящих руководителей органов. При нем КГБ превратился в самый, так сказать, облеченный доверием советского народа и общества институт честных, благородных, искренних людей. Именно потому его, бывшего кагэбэшника, избрали Генеральным секретарем. И его коллеги по Политбюро, и народ понимали, что Комитету можно доверять. Что на людей, вышедших из КГБ, тоже можно положиться…
Василий Петров:
— Знал я Юрия Владимировича Андропова давно, еще когда он был секретарем Карельского обкома партии. Но как знал — видел на трибуне, в президиуме… Лично общался с ним только однажды, когда он, председатель КГБ, был с визитом в Монголии, а я был главкомом войск Дальнего Востока. Беседа носила служебный характер, никаких личных вопросов…
— О чем вы тогда говорили?
— Об обстановке, которая складывалась на Азиатском направлении, о становлении Главкомата войск Дальнего Востока. Я бы сказал, это была свободная беседа — особых вопросов друг другу не задавали, длинных тирад не было. Я рассказал о том, что входило в мою компетенцию, Андропов — зачем он приехал в Монголию. Это был его официальный визит и соответственно официальная беседа. Вообще тема разговоров высшего государственного руководства с военачальниками, их выступлений перед офицерским составом была, как правило, одна: повышение боеготовности. Не помню ни одного Генсека, который бы сказал, что Вооруженные силы надо расформировать.
— Но даже ведь и официальные беседы позволяют получить о человеке какое-то личное представление…
— Конечно. Он произвел впечатление человека умного, государственного и, кстати, простого в обращении. Но острого.
— Во времена Андропова в КГБ произошли большие положительные изменения. Изменились ли, по вашему мнению, взаимоотношения между армией и госбезопасностью?
— Не знаю. Я служил на периферии, и что было здесь, в центре, не могу сказать. Да и не следует пытаться определять, какие отношения у нас были с КГБ до Андропова: любые отношения между государственными органами складываются с учетом определенной военно-политической обстановки. Она меняется — и отношения меняются. Название КГБ говорило само за себя: Комитет госбезопасности. А Вооруженные силы — это основной контингент, который реально обеспечивает безопасность страны. Поэтому между ними должно быть не просто взаимодействие, но и непрерывные совместные действия. Мы поддерживали с Комитетом тесную связь, а что касается специфических задач — все знали свои обязанности и выполняли их самостоятельно. Были взаимное уважение и хорошие деловые контакты.
— И вот Андропов стал главой Советского государства…
— В армии это было воспринято очень положительно — мы ожидали, что он очень многое сделает. Он хорошо знал армию, заботливо относился к Вооруженным силам, их авторитет в стране был высок, материальное положение офицерского состава было на уровне, социальная сфера — обеспечена… Андропов положительно относился к нашим предложениям, внимательно их изучал — даже те, которые требовали больших финансовых затрат.