ШАРАПОВ: Была задача — не допускать самого негативного явления. Узнавать и вовремя предупреждать его…

БОБКОВ: Кстати, сокращение внутреннего наблюдения, изучения процесса могло так же привести к неоправданным репрессиям. Когда совершается событие, а ты не знаешь, что и почему происходит, то берешь того, кого подозреваешь. Так накатывается волна репрессий…

— Но почему, однако, «Пятерку» чаще всего связывают с интеллигенцией?

БОБКОВ: Да, говорят, что мы работали «по интеллигенции» — мол, ненадежная она была. Особенно молодежь, студенты… Для справки: за время работы 5-го управления арестов среди студентов по политическим мотивам практически не было. А вспомните дореволюционную Россию — студенты на каторгу шли сотнями и чуть ли не в первую очередь… Нашей задачей была защита определенных категорий советских граждан от проникновения в их среду враждебной агентуры.

— Все же — почему интеллигенция? Говорят, Андропов ей не очень доверял.

ШАРАПОВ: Такие разговоры лишены основания. Юрий Владимирович хорошо знал, общался со многими замечательными представителями интеллигенции. Часто вел интересные, полезные для обеих сторон разговоры. Другое дело, что в силу своих служебных обязанностей ему приходилось заниматься и иными делами, связанными с обеспечением безопасности страны.

БОБКОВ: В 1959 году стало известно указание Госдепа США своим посольствам о необходимости усилить воздействие на творческую интеллигенцию, студентов и «других лиц, причастных к формированию общественного мнения». Такая же задача шла по линии ЦРУ: проникновение в эту среду, поиски людей, которых можно привлекать, настраивать на антисоветский лад. Речь шла о проникновении противника туда, где формировалось общественное мнение. 11а ну ги выполнения этой задачи как раз и стояло то, что называлось «работой среди интеллигенции». Мы работали по защите этой среды от проникновения агентуры или воздействия спецслужб. Наше отношение к интеллигенции было абсолютно не враждебным — наоборот, мы старались находить у нее поддержку тем действиям, которые осуществлялись для предотвращения действий западных спецслужб.

ШАРАПОВ: 5-е управление было создано, когда стало понятно, что за этими проявлениями стоит целенаправленная работа спецслужб.

Юрий Владимирович говорил, что идеологическая диверсия внешне выглядит, как борьба идей. На самом деле — это борьба, которую ведут специально созданные для этого органы, чтобы подорвать СССР изнутри. Противодействовать им тоже должны специальные органы. Их задачей стала работа с людьми, на которых направлялись эти усилия противника. Поскольку это были советские люди, то прежде всего нужно было помочь им не поддаваться на эти уловки, на всю эту провокацию…

— Но разве Комитет не боролся с инакомыслием?

БОБКОВ: Сейчас «скамейка инакомыслящих» получается уж очень длинная. Все были диссидентами! Но диссидент — это человек, который в силу своих убеждений или влияния на него выступал или действовал против конституционного строя. Эти действия подпадали под уголовный закон — в этой среде мы работали… Что касается инакомыслящих, у которых свой взгляд на какие-то проблемы — это нам меньше всего было нужно, никто их за мысли не гонял. Со многими мы находили общий язык, нам они рассказывали гораздо больше, чем они сейчас пишут.

ШАРАПОВ: Кстати, можно добавить, что Юрий Владимирович считал проявление иного мышления — но не «инакодействия»! — естественным для любого общества.

— Знакомый сотрудник КГБ рассказывал, что среди депутатов 1-го Съезда народных депутатов СССР он заметил как минимум пятерых своих бывших агентов. Естественно, это не были «крутые коммунисты» — скорее наоборот…

БОБКОВ: Не об агентах речь… Мы старались не причинить людям зла. Конечно, были какие-то огрехи, где-то можно было поступить по-другому, но, в конечном счете, работа отвечала требованиям Конституции и не была бесполезной.

— И все же, именно при Андропове заговорили о «всевластии КГБ»…

БОБКОВ: Всевластие? Учтите, Юрий Владимирович был абсолютно послушен партийным решениям и законам. Раз есть решение — согласен он с ним или не согласен (своего несогласия он никогда не проявлял), — он его выполнял. Без решения Центрального Комитета КПСС практически не предпринималась ни одна серьезная акция КГБ. К тому же, Андропов докладывал в ЦК только объективную информацию — даже если она, скажу так, была неприятна, невыгодна для КГБ.

— Разве Госбезопасность не контролировала партийные органы?

БОБКОВ: Категорически нет! Никто не имел права как-то внедряться, изучать ситуацию в партийных, комсомольских, советских и профсоюзных органах. Мы не имели права иметь агентуру в партийных газетах…

— Правильным ли было подобное «невнимание», если даже высокопоставленные чиновники потом вдруг заговорили о своем диссидентстве?

БОБКОВ: Спецслужба не должна работать против власти — и Юрий Владимирович строго следовал этому принципу.

Сейчас много говорят — и даже некоторые бывшие партработники — что КГБ их подслушивало, что в аппарате ЦК чуть ли не в каждой комнате стояла техника… Но был закон, а в КГБ — жесткий приказ: у кого ты можешь ставить технику. Не подлежали никакому слуховому контролю все партработники, начиная с райкома и выше. Так же и комсомольские, профсоюзные, советские работники. К ним с техникой никто не имел права входить. Не говоря уже о ЦК!

— Но тогда буквально все были уверены, что их подслушивают. Куда ни зайдешь — в редакцию, библиотеку, НИИ — «Тише! Нас слушают!!!».

БОБКОВ: Зачем их было слушать? Смешно… Стоит заметить, что право устанавливать технику было только у КГБ. Разрешение на прослушивание в отношении иностранца мог дать не ниже, чем начальник Главка, а в отношении советского гражданина — зам председателя КГБ. Больше никто не имел права разрешить! Если нарушались такие правила, это серьезно каралось…

— Так партработников ни при каких обстоятельствах нельзя было касаться?

БОБКОВ: Нет, бывало, когда мы вели разработку какого-то человека и в поле зрения попадал партийный работник. Чтобы внести ясность, мы должны были получить санкцию: в Москве — в ЦК, а на периферии — у первого секретаря обкома.

— Давали разрешение?

БОБКОВ: Да. Но надо было аргументированно доказать, что это серьезно…

— То есть определенное право на самостоятельность органы Госбезопасности имели? Или же, простите за штампы, вся их работа проводилась «под диктовку партии», а Андропов был «послушным исполнителем ее воли»?

ШАРАПОВ: Он неизменно повторял, что КГБ должен быть законопослушным органом. Так дело и ввелось. Но это вовсе не означает, что Андропов зажимал инициативу, что не ставил перед ЦК и Политбюро острых вопросов.

БОБКОВ: Вот всего один пример — в конце 1970-х через агентство «Рейтер» неожиданно прошли сообщения о создании в СССР «независимых профсоюзов»: их декларация, выступления лидеров. Стали смотреть, откуда это? Оказалось, что корреспондент встретил в районе Красной площади двух жалобщиков — один из Донецка, другой из Калининской области — те всего порассказали, а он досочинил'.. Но мы выяснили, что по Москве — из приемной ЦК в приемную Совмина, из Президиума Верховного Совета в редакцию «Правды» — ходят около 400 таких жалобщиков. Ходят годами — некоторые обивают пороги по три-четыре года…

Мы пригласили сотню жалобщиков в приемную КГБ, выслушали их, доложили Юрию Владимировичу. Он доложил в ЦК — и в итоге состоялось решение Секретариата. Дали двухнедельный срок… Через неделю все жалобы были удовлетворены. Все! Кроме, помнится, четырех…

— Что это были за жалобы, которые удалось разрешить?

БОБКОВ: По одному из случаев я сам звонил в Запорожье. Женщина, работала на заводе — пять человек детей — жила в 11-метровой комнате! Звоню начальнику Управления КГБ. «Вы знаете, у нас тут на жилье такие очереди…» «А что, у вас в Запорожье много женщин с пятью детьми?» — спрашиваю. На следующий день звонит радостный: «Обком дал квартиру, четыре комнаты!»