«Приехавши к Яузскому мосту, суматоха была здесь невероятная, мы застали тут графа Ростопчина, который в мундирном сюртуке, в эполетах, с нагайкой в руках прогонял всех и старался очистить мост… Свидание было сухое. Ростопчин начинал говорить, но Кутузов не отвечал, а приказывал скорее очищать мост для прохода войск. От Яузского моста до Коломенской заставы движение народа, смешанного с войском, произвело некоторые беспорядки: ломали кабаки и лавки… Но все было тут же приведено в порядок и город очищался понемногу», — вспоминал ординарец главнокомандующего князь Александр Голицын [1026]. [1027]Сам граф Ростопчин писал о том же совершенно по-иному:

«Мой ординарец возвратился и сказал мне, что Милорадович с нашим арьергардом проехал по Арбату и что за ним должен следовать неприятельский авангард. Я сел на лошадь и поехал к Рязанской заставе… Приехав к заставе, я с трудом мог пробраться: столько столпилось карет и войск, спешивших выйти из города. В ту минуту, когда я выезжал за заставу, раздались три пушечных выстрела, разгонявшие толпу. Выстрелы эти были знаком, что неприятель занял столицу, и возвестили мне, что я уже больше не градоначальник» [1028].

«Проходя через город, мы на каждом шагу убеждались, что Москва была почти совсем пуста: в домах — никого и ничего: жители почти все выбрались, а запоздавшие уходили вместе с нами целыми семьями. Все казенное имущество было вывезено на подводах, а обыватели сами спасали все, что могли. Барки с хлебом и казенным имуществом на Москве-реке были сожжены и затоплены. Лавки представляли полный беспорядок. Купцы зазывали солдат и предлагали, просили брать все, что приглянется; "пусть наше добро достанется лучше вам, чем французам", — говорили они» [1029].

«Наш 1-й егерский полк, составляя задний отряд арьергарда Милорадовича, имея за собою несколько сотен казаков, отступал последним пред неприятельскими вольтижерами. Смятение москвитян было трогательно даже твердым душам воинов, испытавших ужасное Бородинское побоище пред тем за шесть дней. Сердца наши замирали от горести при виде злополучия обитателей древней столицы Отечества нашего… Тут старцы, согбенные бременем лет и болезнь-ми, едва живые брели, спотыкаясь, упрекая смерть и проклиная жребий свой, доведший их последние дни жизни до позорного бедствия Отечества. Там родители, обремененные ношами своего порождения и самого нужного имущества, подавляемые изнурением и гонимые страхом, ускоряли уход от ужасных врагов своих, падая шаг за шагом. Я видел несчастных младенцев, в скоропостижной общей беде родителями утраченных, на пути раздавленных скакавшими на уход колесницами…» [1030]

«Между тем Милорадович, нимало не расположенный жертвовать без пользы любезным телом своим, спешил догнать пехоту. Он достиг головы колонны ее, когда она приближалась к Кремлю. В это время Нащокин [1031]возвратился с известием, что король Неаполитанский принимает предложение и остановил наступательное движение.

Милорадович опередил тогда пехоту и поехал со своей свитой к Драгомиловской заставе, от которой в 7 верстах назначил ночлег арьергарду. Проехав Кремль, мы увидели два батальона Московского гарнизона, оставлявшего Москву с музыкой. Милорадович обратился к командовавшему гарнизоном генерал-лейтенанту Брозину [1032]с следующими словами: "Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка!" Брозин отозвался, что когда гарнизон оставляет крепость по капитуляции, то играет музыка, "так сказано в уставе Петра Великого".

— А где написано в уставе Петра Великого, — возразил Милорадович, — о сдаче Москвы?..» [1033]

Можно предполагать, что разговор этот был гораздо жестче. Бравурные звуки музыки, перекрывающие звуки рыданий, крики, стоны тысяч людей, — что можно придумать нелепее и кощунственнее?

«Самое тягостное зрелище представляло множество раненых, которые длинными рядами лежали вдоль домов и тщетно надеялись, что их увезут. Все эти несчастные были обречены на смерть» [1034].

«Надо было видеть, какое впечатление произвело сие на войско! На поле сражения солдат не раз видит остающихся товарищей и извиняет иногда недостаток средств к их спасению. В Москве же — все способы успокоить раненого воина, жизнью жертвующего для спасения отечества, и между тем в Москве, где в гордых, под облака возносящихся чертогах спит сладким сном богач, в неге вкушая покой, воин, который твердой грудью своей защищал богача, кровью омывает последние ступени его чертогов или последние истощает силы на каменном помосте двора его!» [1035]

Граф Воронцов, раненный на Семеновских флешах, распорядился снять с телег огромного обоза свое подготовленное к вывозу из Москвы имущество и загружать их ранеными — но эти три с половиной сотни спасенных были каплей в море… Мы же знаем, что в России людей никогда не ценили.

«Итак, 2-го город без полиции, наполнен мародерами, кои все начали грабить, разбили все кабаки и лавки, перепились пьяные, народ в отчаянии защищает себя, и повсюду начались грабительства от своих… Выходящие из Москвы говорят, что повсюду пожары, грабят дома, ломают погреба, пьют, не щадят церквей и образов, словом, всевозможные делаются насилия с женщинами, забирают силой людей на службу и убивают. Горестнее всего слышать, что свои мародеры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей… Армия крайне беспорядочна во всех частях, и не токмо ослаблено повиновение во всех, но даже и дух храбрости приметно ослаб с потерей Москвы…» [1036]

«Мы совсем вышли из опустевшей Москвы, где только в церквах толпился народ…» [1037]

Все пишут разное, но никому нельзя не верить: на улицах огромного города один видит одно, другой — другое; чей-то маршрут пролегал мимо церквей, кому-то пришлось ехать рядом с кабаками. Только совмещение всех фрагментов может дать реальную картину произошедшего…

«Наступил час вечерен. Колокола молчали. Узнав, что ночные удальцы московские, говоря просто, собирались ухнуть на добычу и на грабеж, расторопный граф Ростопчин приказал запереть колокольни и обрезать веревки. Вдруг, как будто бы из глубокого гробового безмолвия, выгрянул, раздался крик: "Французы! Французы!" К счастью, лошади наши были оседланы. Кипя досадою, я сам разбивал зеркала и рвал книги в щегольских переплетах… С конным нашим запасом, то есть с сеном и овсом, поскакали мы к Благовещению на Бережки. С высоты их увидели Наполеоновы полки, шедшие тремя колоннами. Первая перешла Москву-реку у Воробьевых гор, вторая, перейдя ту же реку на Филях, тянулась в Тверскую заставу, третья, или средняя, вступала в Москву через Драгомиловский мост… У Каменного моста, со ската кремлевского возвышения, опрометью бежали с оружием, захваченным в арсенале, и взрослые, и малолетние. Дух русский не думал, а действовал» [1038].

«При вступлении в Москву авангард Мюрата смешался с казаками нашего арьергарда. Французы были поражены безлюдностью города и по пустым улицам приближались к Кремлю. Человек 500 простонародья захватили в арсенале оружие и заняли Никольские ворота, желая преградить путь неприятелю к соборам и царским чертогам; французы двинулись к арсеналу, откуда их встретили выстрелами, так что Мюрат велел выстрелами из орудия разогнать толпу. Один крестьянин кинулся на офицера, бывшего при орудии, прикладом раздробил ему череп и зубами начал рвать ему лицо; конечно, неизвестный герой пал тотчас, в свою очередь, мертвым» [1039].