— Дорогая Хелене, — обратилась она к летчице, — то, что я скажу тебе сейчас, — это очень важно. Нас связывают долгие годы дружбы. Я любила и люблю тебя как сестру. Ты нередко помогала мне прежде в сложных для меня ситуациях. Я хочу… — Магда замолчала, вздохнув. Затем нервно проглотила слюну и продолжила, стараясь говорить спокойно, — я хочу, чтобы ты помогла мне в последнем, самом важном деле. Ты сильная, ты должна помочь мне и детям уйти из жизни.

Хелене не поверила своим ушам.

— Ты хочешь убить себя и детей?! — воскликнула она. — Зачем? Ты с ума сошла!

— Нет, — Магда решительно покачала головой, — я все обдумала. Мои дети принадлежат рейху и фюреру. Я очень боюсь в последний момент проявить слабость.

— Но это же безумие — убить детей!

— Им все равно не будет жизни. Вместе с рейхом для нас будет развеяно в прах все прекрасное, благородное и дорогое. После такого краха, Хелене, не стоит жить. Ни мне, ни моему мужу, ни детям. Они слишком хороши для жизни после такой катастрофы. Недавно фюрер подарил мне партийный значок, которые он долгие годы носил на своем пиджаке… Иозеф сказал… Ах, Лена… — Магда всхлипнула, больше не в силах сдерживать слезы, — ведь должно же быть хотя бы несколько человек, которые останутся верными до конца… Ради чего-то все мы жили, Лена…

— Но дети! При чем здесь дети!

— Лена, — Магда разрыдалась, обнимая подругу, — у меня не хватает сил… Я больше не могу…

— Я должен подчиниться воле судьбы. Капитан тонет вместе со своим кораблем, — снова донесся до них голос фюрера, — я не позволю Сталину выставить себя в клетке напоказ.

Кольцо вокруг Берлина стремительно сжималось. Снабжение по воздуху было полностью прекращено.

Американские газеты сообщили, что группа высокопоставленных нацистов без ведома. Гитлера согласилась принять от Запада любые условия, на которых можно было бы подписать Акт о капитуляции. Предательство Гиммлера стало очевидным.

Положение раненых и гражданского населения были бедственными. Двенадцатую армию Венка остановили южнее Потсдама, и войска вступили в тяжелые оборонительные бои.

На рассвете 26 апреля у озера Комо итальянские партизаны задержали автоколонну одной из отступающих частей, с которой, в надежде прорваться через испанскую границу, следовали из Милана итальянский диктатор Муссолини и его любовница Клара Петаччи.

Муссолини оставил свою жену дома, передав ей документы, в том числе письма Черчилля, которые, как он надеялся, помогут ей с детьми выбраться за границу. Несмотря на разногласия в стане партизан, одни из которых требовали расстрелять дуче на месте, а другие склонялись передать его в руки союзников, 28 апреля Муссолини и Клара Петаччи были казнены. «Не знаю, что со мной станет, — писала накануне отъезда из Милана Клара подруге, — но я не могу идти против своей судьбы».

Утром 27 апреля гестапо арестовало мужа сестры Евы, генерала СС Фегеляйна. Он был в гражданской одежде, имел при себе драгоценности и большую сумму денег, часть из них — в швейцарских франках. Гестапо заподозрило, что генерал собирается бежать в нейтральную страну.

«Бедный, бедный Адольф! — воскликнула Ева, узнав о случившемся. — Все тебя покинули, все тебя предали!»

Маренн тихо беседовала с Хелене Райч о состоянии Эльзы, когда увидела Гретель Браун. Вся в слезах, фрау Фегеляйн в изнеможении опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Извинившись перед Хелене, Маренн подошла к ней.

— У Вас что-нибудь случилось? — участливо спросила она, присев на корточки перед креслом. Сначала она полагала, что у Гретель нервный срыв от бессонных ночей и напряжения последних месяцев.

— Господи, — простонала Гретель, — за что мне все это?! Он хотел бежать и бросить нас всех. Бросить меня, детей…

— Кто? Ваш муж?

— Да, Отто. Теперь его расстреляют.

— Подождите, не плачьте.

Маренн направилась к Еве Браун. Та уже, конечно, знала обо всем и предполагала просить фюрера о снисхождении. Появление Маренн только укрепило ее в этом решении.

— У Гретель грудной ребенок, — напомнила Маренн, — фюрер должен смилостивиться.

Заступничество Евы подействовало. Фюрер отругал генерала за трусость, сорвал с него погоны и «Железный крест» и приказал держать подозреваемого под арестом. Но через час фюрер передумал. Фегеляйн был приговорен к расстрелу за измену. На этот раз Ева не вмешалась: оказалось,что Фегеляйн намеревался бежать из Берлина с любовницей, женой венгерского дипломата, а в его чемодане были обнаружены драгоценности Гретель, которые он забрал с собой, оставив жену без всяких средств к существованию, а также некоторые вещи, принадлежавшие когда-то Еве.

Более того, роковую роль в судьбе Фегеляйна сыграло известие о предательстве Гиммлера, который, согласно сообщению агентства Рейтер, переданного по всему миру, предложил безоговорочную капитуляцию Германии.

28 апреля около 22 часов, когда Гитлер беседовал с бароном фон Граймом, их разговор был прерван адъютантом фюрера Хайнцем Линге, который принес вождю информацию, что рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вступил в контакт со шведским графом Бернадоттом на предмет капитуляции на Западном фронте.

Потрясение, вызванное этим известием, оказалось для души фюрера более сильным, чем все испытания последних недель.

Гитлер всегда считал Геринга коррумпированным оппортунистом, и измена рейхсмаршала явилась лишь подтверждением его подозрений. Напротив, поведение Гиммлера, всегда называвшего своим девизом верность и гордившегося своей неподкупностью, стало неожиданным и означало крах принципа.

Прибежав на крик, Хелене Райч увидела, что Гитлер беснуется как сумасшедший: его лицо сделалось багрово-синим и изменилось до неузнаваемости. Но на этот раз силы очень быстро отказали ему, и, немного успокоившись, он удалился с Геббельсом и Борманом для совещания за закрытыми дверями. Вскоре фюрер приказал подвергнуть Фегеляйна вторичному допросу, так как считал его соучастником Гиммлера. После короткого дознания генерал был расстрелян в заваленном обломками дворе рейхсканцелярии охранниками бункера.

Узнав об этом, Гретель едва не лишилась рассудка. Если бы не Маренн, удержавшая ее от отчаянного шага, вдова наложила бы на себя руки. Но, выпив лекарства, заснула, впервые за последние дни.

К вечеру 28 апреля все склады боеприпасов и продовольствия в городе уже либо были в руках русских, либо под сильным огнем их артиллерии. Через два дня, сообщил на совещании у фюрера комендант Берлина, боеприпасы иссякнут, и войска больше не смогут оказывать сопротивление. Он настаивал на прорыве, который был вполне осуществим, с военной точки зрения.

Фюрер почти все время молчал, погруженный в свои мысли. Наконец он произнес: «Ну и что, если прорыв даже удастся, мы попадем из огня да в полымя. И мне, фюреру нации, спать в открытом поле или в грязном сарае и трусливо ждать конца?»

После совещания фюрер навестил раненого генерала фон Грайма. «Единственная наша надежда — это Венк, — заявил он, — и чтобы облегчить его прорыв, надо для его прикрытия мобилизовать всю наличную авиацию. Где Хелене? Позовите Хелене Райч», — приказал он Менгесгаузену.

Хелене дремала на диване в апартаментах Магды Геббельс, приникнув головой к плечу Эриха. Измученная переживаниями за сестру, она всего полчаса назад позволила себе немного отдохнуть… Однако даже сквозь сон она слышала, как в коридоре ходили, беседовали между собой офицеры, даже как будто узнавала голоса. Но, как ни странно, не заметила, когда подошел Гарри Менгесгаузен и что-то шепнул Хартману на ухо. С большим сожалением Эрих вынужден был разбудить Хелене.

— Тебя вызывает фюрер, — сказал он, когда она открыла глаза. Умывшись и поправив прическу, Хелене тут же в сопровождении Менгесгаузена направилась в комнату, где находился генерал фон Грайм. Там ее ждал фюрер.

Он приказал Хелене Райч доставить фон Грайма на один из аэродромов под Берлином, где тот соберет все самолеты. Венк сможет пробиться только при поддержке с воздуха. «Это первая причина, по которой Вы должны покинуть бункер, вторая — надо остановить Гиммлера, — дрожащим голосом продолжал фюрер. — Предателю никогда не стать моим преемником. Вы должны позаботиться об этом. Я знаю, Хелене, — он многозначительно взглянул на Райч, — у Вас свои счеты с ним. Так рассчитайтесь. Арестуйте его».