— Спасибо…

Когда Маренн вернулась в Шарите, ее встретил встревоженный Раух.

— Я беспокоился за тебя. Мне сообщили, что аэродром захвачен.

— Теперь уже захвачен, — кивнула Маренн. — Но самолеты успели улететь. Последний взлетал под огнем прорвавшихся танков…

— Почему ты не на машине?

— Сгорела… Да и какая теперь туг машина. По-пластунски только надо. Господи, как я устала… — она присела на кушетку, сжав ладонями виски, — я чуть не угодила в плен, хорошо Айстофель выручил…

— Приходил посыльный из фюрер-бункера, — сообщил Раух. — Тебя просят срочно прибыть туда. И взять кого-нибудь из медицинского персонала.

— Кого? — изумилась Маренн, — все эвакуировались.

— Я передал, что кроме тебя, здесь никого нет. Просят тебя. Что-то случилось.

— Ладно, пойду, — Маренн поднялась, — только умоюсь и приведу себя в порядок.

— Я с тобой, — Раух решительно взялся за автомат. — Я больше не отпущу тебя одну.

Сотрудницу аппарата Геббельса Эльзу Аккерман тяжело ранило в уличных боях. Ей требовалась срочная помощь. Посланный Магдой Геббельс офицер принес нерадостную весть: госпиталь Шарите эвакуирован. Фрау Сэтерлэнд, на которую так надеялись, находилась на аэродроме, с которого осуществлялась эвакуация. Аэродром был захвачен советскими танками несколько часов назад, и судьба фрау Ким неизвестна. Возможно, она погибла. Возможно — улетела вместе с остальными.

— Но этого не может быть, — робко возразила Ева Браун, — насколько я знаю, ее дочь все еще находится в Шарите. Она не могла ее бросить.

— Конечно, — поддержала ее Магда Геббельс, — вот увидишь, — успокаивала она Хелене Райч, которая привезла сестру в фюрер-бункер, — скоро фрау Ким появится…

— Если бы можно было что-то загадывать в такое время.

Хелене уже не питала никаких иллюзий. Сознание не возвращалась к Эльзе. Все попытки привести ее в чувство не удались — врача не было. И даже если фрау Ким придет, наверняка окажется слишком поздно.

Хелене села на кровать рядом с сестрой и, положив ее голову себе на колени, словно укачивала ее. Вскоре к ней подошел адъютант Гитлера Гарри Менгесгаузен и передал, что фюрер хочет видеть ее.

— Великое дело, ради которого я жил и боролся, кажется, теперь гибнет, — сокрушенно сказал летчице фюрер, когда она вошла. — Все рушится, дорогая Хелене. И если армия Венка, которая уже близко, не прорвет кольцо окружения и не деблокирует город, — все погибнет окончательно. Я сочувствую Вашему горю, — он отечески обнял Хелене за плечи, — Вы были верным солдатом все эти годы и мужественно несли на своих плечах совсем не женскую ношу. Вы были моей гордостью, частью моей славы. Славой всего нашего народа. Все, что я могу сделать для Вас в эти трагические часы, — это дать Вам вот это, — он протянул Хелене капсулу с ядом, — может быть, в момент, когда страдания превысят степень Вашего терпения, это поможет Вам безболезненно покончить с ними. Но все же я еще надеюсь, дорогая Хелене… Армия генерала Венка подходит с юга. Он должен — он сделает это, — отбросить русских достаточно далеко, чтобы спасти наш народ.

Их разговор, точнее монолог фюрера, прервало появление Магды Геббельс, которая позволила себе войти, что бы сообщить Хелене, что фрау Ким пришла и положение Эльзы отнюдь не безнадежно. Услышав это известие, фюрер тут же отпустил Хелене.

— Идите, идите. Вам необходимо быть с сестрой. Благодарю Вас за все.

— Хайль Гитлер!

— Хайль.

В тот же вечер Гитлер прицепил «Железный крест» на грудь маленького мальчика с красными от бессонницы глазами, который уничтожил русский танк. Парнишка молча повернулся и вышел в коридор, где рухнул на пол и уснул. Его подняли, отнесли в одну из комнат и уложили на диван.

Пока в отдаленном помещении, — Магда Геббельс с готовностью уступила свои покои, — фрау Ким колдовала над Эльзой, Хелене не могла найти себе места. Она ходила из комнаты в комнату, курила.

По радио передали, что армия Венка вступила в Потсдам и скоро будет в столице. «Положение решительно меняется в нашу пользу, — надрывался диктор. — Близок перелом в войне. Берлин должен держаться любой ценой, пока не придет армия Венка!»

«Армия Венка не придет никогда», — горько усмехнулась про себя Лена: в переданной по радио военной сводке было раскрыто точное местонахождение Венка. «Можно не сомневаться, что завтра он не продвинется ни на шаг», — подумала полковник люфтваффе.

Она слышала, как фюрер, созвав совещание, высоко отозвался о Венке. Он назвал его «настоящим мужчиной» и выразил надежду, что русские истекут кровью в Берлине. «Что я потерял? Самые дорогие воспоминания! Что все это значит? Рано или поздно весь этот кошмар должен остаться позади!» — донесся до Лены полный драматических тонов голос Гитлера: фюрер цитировал Ришелье.

На рассвете, после приличной выпивки, повздорили Борман, Кребс и Бургдорф.

— Девять месяцев назад я пришел на свой нынешний пост с энергией и высокими идеями, — кричал Бургдорф, — я старался помирить партию и вермахт. Из-за этого коллеги-военные стали презирать меня, называть предателем. Сегодня мне ясно, что эти обвинения справедливы, я оказался наивным болваном!

Кребс пытался утихомирить Бургдорфа, но тот закричал на него:

— Оставь меня, Ганс, в покое! Обо всем этом надо сказать! Через сорок восемь часов, наверное, будет уже поздно! Хелене, — он увидел Райч в коридоре, — подите сюда, Хелене, — нетвердым шагом он подошел к летчице и, взяв за руку, потянул за стол. — Вы не дадите мне соврать, Хелене, — обратился он к ней, — молодые офицеры, Ваши офицеры и мои с верой фюреру тысячами шли на смерть. А ради чего? Ради Отечества? Нет! Они погибли ради этих свиней! — он ткнул пальцем в Бормана. — Ради этих жирных свиней. Ради их роскошной жизни, ради их жажды власти. Ради этого они уничтожили нашу многовековую культуру, истребили германскую нацию. В этом их вина. Где Ваш полк, Хелене? Где Ваши асы, Ваши мальчики? Сколько их осталось, двое, трое? А сколько было?

— Мой дорогой друг, — успокаивал генерала Борман, — не надо обвинять всех без разбора. Если даже кто-то действительно обогащался, я, по крайней мере, невиновен. Клянусь всем святым! Простите его, Хелене.

— Да, простите меня, фрау Райч, — генерал тяжело опустился за стол, сжав голову руками. Воспользовавшись паузой, Хелене вышла. Она слышала, как Борман сказал; «За Ваше здоровье, мой друг!» Послышался звон бокалов, потом наступило тягостное молчание.

Выйдя в коридор, Хелене прислонилась спиной к холодной стене, откинув голову, закрыла глаза. Ей хотелось оглохнуть, ослепнуть, провалиться в бессознательное со стояние, умереть, чтобы больше ничего не видеть и не слышать. Будь все проклято! Вдруг кто-то. ласково тронул ее за плечо. Она открыла глаза: Хартман. Не стесняясь, что их могут увидеть, — теперь уже все равно, она обняла его за шею. Он с нежностью гладил ее по волосам.

— Тебе надо отдохнуть, — предложил он мягко и сообщил: — фрау Ким уже вышла от Эльзы. С ней все будет в порядке.

— Я хочу видеть ее, — встрепенулась Лена.

— Она спит. И тебе нужно поспать.

— Все равно я хочу видеть ее. А Ким? Ким ушла?

— Нет. Она беседует с фрау Геббельс.

Когда Хелене прошла на половину Геббельсов, министр пропаганды сыпал проклятиями по адресу предателя Геринга и заявил, что те, кто остался в бункере, творят историю и умирают во славу рейха. Его громкие слова не тронули Хелене. Цену смерти во славу рейха в отличие от министра пропаганды полковник Райч знала не понаслышке.

Магда тепло обняла Хелене. «Вот видишь, — радостно сказала она, — я же говорила, все будет хорошо». Магда вообще вызывала у Хелене восхищение. Она и прежде знала ее сильный характер, но в сложившейся обстановке самообладанию фрау Геббельс могли бы позавидовать многие мужчины. В присутствии детей Магда неизменно сохраняла бодрое настроение. Желая поддержать ее, Хелене, а вслед за ней ее летчики Хартман и Лауфенберг рассказывали детям о своих летных приключениях, разучивали с ними песни. Дети не должны были догадываться о приближающейся трагической развязке. Но сейчас, воспользовавшись тем, что фрау Ким уже занялась с раненым Лауфенбергом, Магда отвела Хелене в сторону. Она чувство вала, что не может совладать с собой.