— Это замечательная мысль, мир на Западе необходим, как воздух, — Маренн понимающе кивнула головой. — Ты знаешь, я думала об этом, когда мы летели с Ральфом из Польши назад в Берлин, да и потом в Шарите. Я и прежде нередко признавалась себе, что готова всеми имеющимися у меня средствами помочь Германии достойно выйти из создавшегося угрожающего положения, но после посещения Аушвица укрепилась в этой мысли. Германию надо спасать не только от большевистских орд, которые движутся с Востока, но и вот от таких Бруннеров, которые могут погубить ее окончательно, как действующую историческую реальность. Потому я хотела предложить свои услуги. Не в качестве врача, а в качестве твоего посланника. Я лично готова поехать к Черчиллю.

— К Черчиллю? — Шелленберг посмотрел на нее с явным удивлением.

— Ну да. Ты забываешь, что я принцесса Австрийского императорского дома. Правящая английская монархия — это все мои родственники, а с Черчиллем я знакома лично. Ведь он когда-то приезжал посланцем английского короля, чтобы сосватать меня за одного из его сыновей. Я могла бы сейчас быть английской королевой, если бы… — она вздохнула. — Если бы не война. Та первая, которая перевернула все.

— О том, что ты принцесса, забыть невозможно, — Вальтер подошел к ней сзади и обнял за плечи. — Ты самая настоящая принцесса, до кончиков ногтей. Но, признаться, я не очень понимаю.

— Я собираюсь поехать к Черчиллю и передать ему твои предложения по урегулированию кризиса в Европе и по окончательному умиротворению. Можно сколько угодно обращаться к различного рода посредникам, вроде шведов или швейцарцев, которые, конечно, никогда не упустят возможности погреть руки на чужом горе и подзаработать. Можно использовать пленных американских генералов, которые ради того, чтобы вырваться на свободу, готовы наобещать все, что угодно. Но все это только лишняя трата времени. Но самый правильный и короткий путь — это обращаться напрямую к тем, кто непосредственно за столом переговоров будет решать будущее Европы, я имею в виду «большую тройку». Я знаю, что подступиться к ним весьма сложно, даже самым опытным агентам, а задача убедить хоть кого-нибудь из них, тем более кажется неразрешимой. Но я могу попросить Черчилля о личной встрече, и знаю, что он мне не откажет. Сталина, слава богу, я не знаю, с Рузвельтом тоже никогда не встречалась. Но Черчилль меня помнит. После Первой мировой войны, когда моя помолвка с принцем Эдуардом распалась, он писал мне письма, просил не торопиться, обещал, что готов устроить не монархический, а самый обычный гражданский брак, что принц откажется от престола и возьмет меня в жены с ребенком. Писал, конечно, с ведома и полного согласия Эдуарда. Но я отказалась, не желая портить принцу жизнь. Но от престола он все-таки отказался, и от королевской семьи — тоже. Так что я очень надеюсь, что Черчилль меня примет.

— Ну хорошо. А что ты скажешь ему? — Шелленберг снова отошел к столу и наклонился, закуривая сигарету. — Что рейхсфюрер Гиммлер желает заключить мир? А какое отношение ты имеешь к рейхсфюрсру Гиммлеру, каковы твои полномочия? С какой стати тебя волнует судьба Германии? Тебе придется все это объяснить. И ответы на эти вопросы будут таковы, что, скорее всего, это осложнит твою жизнь в будущем, если нам ничего не удастся сделать и война закончится крахом рейха. Я не могу этого допустить.

— Но посылаешь же ты генерала Ванамана, как военнопленного, — возразила Маренн. — Так и я могу отправиться в своем настоящем качестве, как заключенная концентрационного лагеря, где числюсь до сих пор, и под своим настоящим именем — герцогини фон Кобург-Заальфельд. По-моему, выглядит вполне достоверно, что руководство немецких спецслужб в твоем лице, идя на кардинальные шаги во имя спасения Германии и подыскивая людей, которые могли бы представить их интересы западным лидерам, наткнулось на меня, разузнало о происхождении и моих связях. Мне поручили, временно освободив и оставив в заложниках, скажем, мою дочь, добиться аудиенции у английского премьер-министра и передать их соображения. Разве это невозможно? Чем такая ситуация отличается от миссии генерала Ванамана?

— Ничем, кроме того, что генерал Ванаман все-таки на самом деле военнопленный, а ты — оберштурмбаннфюрер СС, — возразил Шелленберг. — И Ванаману никакие проверки не страшны, а на тебя англичане могут добыть компрометирующий материал, и тогда сорвется не только твоя миссия, встанет вопрос обо всей безбедной будущей жизни. Английская агентура у нас достаточно разветвленная, и мы не знаем, кто и какие данные даст на тебя, когда Интеллидженс Сервис сделает запрос. Те, которые подсунет им Мюллер, или те, которые, возможно, они соберут сами из неведомых нам источников.

— Но в СС я числюсь совсем под другим именем…

— Под тем, под которым до этого ты жила некоторое время в США. Конечно, все очень запутано, и я не уверен, что англичане прямо с ходу дернут за нужную ниточку и у них размотается весь клубок. Скорее всего, что нет. Но риск остается…

— Послушай меня, — Маренн подошла к нему. — В предвоенной Европе я была довольно известна своими гуманистическими взглядами. И вполне естественно, что те, кто пытается добиться выхода Германии из войны с наименьшими потерями, используют меня, зная мои связи с английским домом. Это единственный путь напрямую к Черчиллю. К Рузвельту и Сталину у нас пути нет, а к последнему и быть не может.

— Политика редко использует прямые пути, — Шелленберг покачал головой. — Такая фигура, как Черчилль, ни в коем случае не позволит себя скомпрометировать сомнительными контактами, пусть даже он знаком с тобой лично. Нежелательная информация может просочиться в прессу. Газеты начнут клевать премьер-министра, а у него в следующем году выборы. Нет, лично он поговорит с тобой о погоде, не более того, а все остальные детали поручит обсуждать помощникам, и то в лучшем случае, а скорее всего, просто откажет во встрече под благовидным предлогом, как отказал твоей бывшей подруге Шанель, когда она год назад решила изобразить из себя разведчицу. Хотя к ней в частных отношениях он тоже проявлял симпатию. Такие люди как Черчилль четко различают личное и общественное. И последнее для них непомерно важнее. Так что как посол германских заговорщиков ты вряд ли исполнишь свою роль. Для этого у тебя слишком громкое имя. Генерал Ванаман — куда скромнее, никто и не заметит, что он встречался с президентом. Да и положение Рузвельта в Америке куда более прочное, чем положение Черчилля в Англии теперь. Вполне может статься, что он и не выиграет следующие выборы. А вот что касается лично твоей судьбы, — Вальтер задумался, опустив голову, — то можно воспользоваться всей этой ситуацией для того, чтобы ты и Джилл выехали в Англию и там остались. До конца войны. Навсегда. Я, пожалуй, могу это устроить.

Он посмотрел на Маренн. В ее взгляде читалось недоумение, близкое к возмущению.

— Я предложила этот план вовсе не для того, чтобы покинуть Германию теперь, когда я особенно нужна, — ответила она, и голос ее дрогнул. — Когда речь идет о будущем ее народа. О жизни детей, стариков, женщин, которые страдают от бомбежек, бросают свои дома, нуждаются в медицинской помощи и приюте. Как я могу покинуть Германию, когда ее армия ведет кровопролитные бои и раненых становится все больше. Это армия, в которой погиб мой сын. Если бы Штефан был жив, он бы сейчас стоял в строю. Он не сбежал бы и не сдался бы в плен добровольно. А мы с Джилл поедем в Англию? Это невозможно. Это невозможно! — категорическим тоном повторила она. — Я даже не желаю это обсуждать.

— Ну, хорошо, хорошо, — Шелленберг наклонился и поцеловал ее. — Успокойся. Больше мы не будем говорить об этом. Пока, — добавил он многозначительно. — Вероятно, положение на фронте еще улучшится, и тогда вопрос отпадет полностью. А в отношении англо-американцев я считаю, что тебе не стоит занимать себя размышлениями о мирных переговорах. Я справлюсь с этим гораздо лучше.

— Что ж, хорошо, — Маренн покорно кивнула. — Вы убедили меня, господин бригадефюрер. А как быть с Бруннером?