Поело нападения на Пирл-Харбор Соединенные Штаты направили часть своих воздушно-морских сил на тихоокеанский театр военных действий и послали войска через Атлантический океан для размещения на Британских островах. Между тем, как мы помним, летом 1942 года война в континентальной Европе приняла драматический оборот. Потерпев неудачу с «молниеносной» войной, развязанной после его агрессии в июне 1941 года, Гитлер пытался теперь одержать на советско-германском фронте решающую победу. Он бросил туда почти всю фашистскую армию, которая рвалась в эти дни к Кавказу, к Каспийскому морю, к Баку с его нефтяными промыслами. В оккупированной немцами Европе пресса, радио, плакаты и фильмы повторяли на все лады лозунг Геббельса: «Европа против большевизма!» Можно было подумать, что гитлеровские «зигфриды» с минуты на минуту должны одержать окончательную победу над «красным чудовищем».
В это напряженное время, когда развертывалась Сталинградская битва, американские «изоляционисты» подняли кампанию за открытие второго фронта на Тихом океане. Они предлагали направить главный удар на Дальний Восток, что сулило в перспективе колонизацию 450-миллионного Китая, а в Европе предоставить России и Германии «взаимно истощать ДРУГ друга», как заявил сенатор Трумэн[47], влиятельный деятель демократической партии.
Политика «изоляционистов» вела к подрыву антигитлеровской коалиции. Вдохновители этой политики — финансовые круги Уолл-Стрита, в свое время субсидировавшие Гитлера, продолжали и в разгар войны получать проценты с капиталов, вложенных в немецкую тяжелую промышленность.
Возражая «пацифистам-изоляционистам», демократические круги Америки требовали немедленного открытия второго фронта в Европе. Эта кампания достигла своего наивысшего напряжения во время большого митинга, состоявшегося 22 июля 1942 года в Мэдисон-сквер-гардене, который в Нью-Йорке является тем же, чем в Париже был Зимний велодром. В митинге приняли участие многие кинодеятели, в частности Орсон Уэллес. Чарльз Чаплин, находившийся в Голливуде, произнес большую речь, переданную по радио:
«На полях сражений в России решается вопрос жизни и смерти демократии. Судьба союзнических наций — в руках коммунистов. Если Россия потерпит поражение, азиатский континент, самый обширный и богатый в мире, подпадет под власть фашистов… Останется ли у нас тогда хоть какая-нибудь надежда одержать победу над Гитлером?.. Если Россия будет побеждена, мы окажемся в безвыходном положении.
…Россия сражается у последней черты, но она — самый надежный оплот союзников. Мы защищали Ливию и потеряли ее. Защищали Крит и потеряли его. Защищали Филиппины и потеряли их. Но мы не можем рисковать потерей России — последней линией защиты демократии. Наш мир, наша жизнь, наша цивилизация распадается у нас на глазах, мы должны поставить на карту все, чтобы спасти их. Если русские потеряют Кавказ, это явится огромным бедствием для дела союзников. Тогда «пацифисты» («изоляционисты».—Ж. С.) выползут из своих нор. Они потребуют заключения мира с непобедимым Гитлером. Они заявят: зачем жертвовать жизнью американцев, когда мы можем заключить соглашение с Гитлером?
Остерегайтесь этой фашистской ловушки! Волки-нацисты всегда готовы облачиться в овечью шкуру. Они предложат нам выгодные условия для заключения мира, но раньше, чем мы успеем это заметить, мы окажемся в плену их идеологии. Они уничтожат нашу свободу, подвергнут тщательной проверке наши мысли, навяжут нам свой язык, подчинят себе всю нашу жизнь. Руководить миром будет гестапо. Они будут распоряжаться нами и на расстоянии… Прогресс человечества будет приостановлен. Права меньшинств, права рабочих, права граждан будут раздавлены, уничтожены…
Нам необходимо… прежде всего немедленно открыть второй фронт… одержать этой весной победу… попытаемся сделать невозможное. Не забудем, что все великие события в истории человечества представляли собой завоевание того, что казалось невозможным…»
На следующий день эта речь была напечатана во всех американских газетах и вызвала бурные споры. Истины, высказанные Чаплином в его речи, пришлись не по вкусу финансовым кругам Уолл-стрита. Заявление, что коммунистическая Россия представляет собой последнюю линию защиты демократии и цивилизации, шло значительно дальше вопроса о втором фронте.
Однако в то время трудно было «покарать» Чаплина за эти его высказывания: они выражали настроения большей части американского народа. Чтобы заставить великого актера замолчать, было выбрано другое оружие: нападки на его личную жизнь.
Методы защиты «благопристойности» и «чистоты нравов» в Соединенных Штатах находят себе применение не только в Голливуде. Они являются классическим способом управления в стране, где политиканы и полицейские широко практикуют «frame-up»[48] — провокации, состряпанные из чего попало, чтобы опорочить профсоюзного работника или прогрессивного деятеля, признанного «беспокойным».
В одном из своих старых фильмов — «Граф», — поставленном фирмой «Мьючуэл», Чарли в разгар нелепой авантюры встречает на балу красавицу. Забывая об опасности собственного положения, Чарли бросает все и следует за ней, как в чаду. Однако в мире, где царят «скарлет», сердечные порывы небезопасны. В первой половине двадцатого века все рекорды книжных тиражей и популярных кинофильмов в США были побиты не романами Драйзера и не фильмами Чаплина, а книгой «Унесенные ветром»[49]. Героиня этого романа Скарлет О'Хара стала идеалом для миллионов женщин, которые считали модным «американский образ жизни». Как известно, Скарлет — хищница, которая пользуется своей красотой, чтобы обирать богатых мужчин до нитки и составить себе состояние.
Женщинам, подобным Скарлет, уже не раз удавалось проникнуть в жизнь Чаплина. В то время, когда кампания за второй фронт была в самом разгаре и Чаплин — общественный деятель, в ряде публичных выступлений и статей продолжал борьбу, начатую его нашумевшей речью, Чаплин — частное лицо порвал с некой Джоан Берри. В октябре 1942 года эта женщина ворвалась к нему в дом с револьвером в руке, грозя покончить с собой и пытаясь застрелить Чаплина. Их разрыв был окончательным.
Восемь месяцев спустя она возвращается в Голливуд, проникает в дом Чаплина, взломав дверь, и устраивает невероятный скандал, потребовавший вмешательства полиции. Джоан Берри объявила во всеуслышание, что она в положении уже пять месяцев, и начала дело против Чаплина, требуя признания отцовства.
«После моей речи о втором фронте, — заявил тогда Чаплин, — против меня оказалось 95 % всей прессы». И действительно, чуть ли не вся американская «большая пресса» ухватилась за дело Берри, в течение многих месяцев имя Чаплина не сходило с первых страниц: он и совратитель, и рабовладелец, и бесчестный отец. Сличение групп крови показало с полной очевидностью, что отцом ребенка, родившегося в октябре 1943 года, не мог быть Чаплин. Однако враги не сложили оружия; процесс следовал за процессом, и все это привело к тому, что спустя год после выпуска на экран «Мосье Верду» Чаплин был безоговорочно осужден.
Вся эта гнусная кампания, может быть, и не смогла бы деморализовать Чаплина, если бы происшедшее в то же самое время резкое изменение американской политики не лишило его тех надежд, которые он с такой силой выразил в заключительной речи «Великого диктатора» и в своем призыве к открытию второго фронта.
Один из так называемых «изоляционистов», разоблаченных Чаплином, стал президентом Соединенных Штатов. Не успел еще Гитлер покончить с собой, не успели еще в Нюрнберге вынести приговор его сообщникам, как геббельсовский лозунг «Европа против большевизма!» уже был подхвачен политиканами Вашингтона. Чтобы узаконить оккупацию «свободных стран», генералы и шпионская служба извлекли из досье доктора Геббельса пугало «красной опасности». Они утверждали, что вернуть человечество к здравому смыслу может только атомная бомба, которая на примере сотни тысяч убитых японцев доказала свою мощь как орудие массового уничтожения. Американская пресса, нападавшая на Чаплина, говорила также о неизбежности третьей мировой войны.