В тишине дома, другого дома, который теперь принадлежал Кэри, раздался знакомый шепот. И тень старого вяза скользнула по стене, норовя дотянуться до постели.
…я иду тебя искать.
Глава 17
Его жена была ребенком.
Наивным одиноким ребенком, который потерялся в слишком взрослом мире.
Белые волосы. Желтые глаза.
…у Лэрдис были голубые, полупрозрачные, льдистые. И даже в минуты близости в них не появлялось и тени тепла.
Брокк вернулся в гостиную. Огонь в камине почти погас, а запах Кэри остался, он прижился в доме, сделавшись столь же неотъемлемой частью его, как привычные ароматы камня и железа, дерева, старого лака, канифоли и многого иного.
Дождя.
И влаги, которая пробиралась сквозь заслоны стен. Угля. Огня. Каминных решеток, что темнели, сколь бы рьяно не начищали их.
Брокк опустился в кресло и прикрыл глаза. Он устал и стоило бы лечь спать, но сегодня сны будут тяжелы. В них вернутся дракон и алые цветы огня, раскрывающиеся в небе над мраморным городом. И уж лучше полудрема, окно, дождь и вино, к которому Кэри так и не притронулось.
Терпкое. И кисловатый запах винограда ненадолго перебивает прочие ароматы. Вино ласкало нёбо, оставляя земляничное летнее послевкусие.
…Лэрдис не любила осень.
Сырость. И тоска.
Туманы.
Солнце, которое появляется ненадолго, лишь дразнит светом, заглядывая в узкие окна съемной квартиры…
…мой супруг, конечно, не ревнив, но стоит соблюдать правила игры, — и длинные пальцы замирают у подбородка. Ноготки остры, а на бледной коже проступают темные узоры обручального браслета. И Лэрдис, поймав взгляд Брокка, раздраженно поправляет манжет. — Не думай о нем.
— Он вернется.
— Когда-нибудь вернется, а потом вновь уедет… и вновь вернется, — Лэрдис отступает, но не убирает руку, заставляя его тянуться за лаской. И Брокк сдается. В этой игре он всегда проигрывает. Он пытается поймать ее пальцы губами, но Лэрдис смеется. — Вся жизнь, мой мальчик, это череда встреч и расставаний.
Сегодня у нее настроение поговорить.
И когда Брокк ловит ее, зарывается носом в светлые волосы, желая пропитаться запахом лаванды — нет, кажется, аромата чудесней — Лэрдис раздраженно бьет по руке.
— Успокойся. И… ты не мог бы надеть перчатку?
— Прости.
Он снова забылся.
Ему еще кажется, что металл способен чувствовать. Брокк пытается уловить оттенки, запомнить их. Гладкость кожи Лэрдис. Ее тепло. И легкость локонов… влагу, когда каплям воды случается коснуться железа. И шершавую шкуру камня… скользкий лоск старых обоев. Тиснение, шершавые царапины на мебели. Ласку старого бархата.
Брокк знает, что все это — иллюзия, которую создает его разум на основе его же воспоминаний, но он готов цепляться и за иллюзию. А Лэрдис наблюдает за ним. В ее глазах…
Что там было?
Скука.
Все игрушки рано или поздно надоедают. И Лэрдис, повернувшись спиной, говорит:
— Будь добр, помоги.
Ее корсет зашнурован туго, а от белья исходит тот же, дурманящий лавандовый аромат, от которого Брокк теряет голову. Он целует шею, и плечи, ласкает розовое ушко с жемчужной серьгой…
— Ты забавный мальчик, — Лэрдис совершенна. В ней нет стеснения, но и в наготе своей она не выглядит развязной. — Но нам придется расстаться.
— Твой муж возвращается?
Брокк знал, что этот момент наступит. И считал дни, часы, минуты, собирал свое беззаконное ворованное счастье, утешаясь тем, что еще осталось время.
Или нет?
— И это тоже, — Лэрдис поворачивается на бок. Она лежит, опираясь на локоть, вытянувшись, и розовые ступни упираются в спинку кровати.
— Но не только?
Брокк любуется ее телом.
И ей нравится его восхищение, она поворачивается на спину, и рука скользит от ключицы к животу, и золотая цепочка, свисающая с браслета, касается белой кожи.
— Не только, — наконец, произносит Лэрдис. — Мне кажется, что наши отношения себя исчерпали.
Брокк был готов услышать многое, но не это.
Ее же рука описывает полукруг и замирает.
— Почему?
На языке вертелась тысяча вопросов, но слетел лишь этот. А Лэрдис пожала плечами, и цепочка, сплетенная Брокком цепочка, заплясала.
Золотая змейка на алмазном крючке.
— Скучно, — признается Лэрдис, потягиваясь. — Не обижайся. Ты забавный мальчик и… мне было хорошо с тобой.
Слова и вновь слова.
Паутина, в которой Брокк вот-вот увязнет.
— Но всему свой срок. И теперь мне скучно.
— Со мной?
— С тобой, — в голосе Лэрдис прорезается раздражение. — Ты сам по себе скучен.
Она поднимает руку и мизинцем толкает цепочку. На алмазной пыли вспыхивают искры.
— Ты… извини, мой мальчик, но ты настолько… порядочен… благопристоен, что это просто-напросто утомляет. Я даже удивлена, что ты все же решился на адюльтер.
Слова-пощечины. И щеки вспыхивают.
— Ты милый. Домашний, — Лэрдис садится и тянет руку, гладит его по щеке, но это прикосновение заставляет Брокка отшатнуться. — Совершенно предсказуемый.
— Лэрдис…
— И я буду весьма благодарно, если ты избавишь меня от скандала.
Он растерялся.
Он не хотел ей верить. И не верить не мог.
— Также, надеюсь, ты не станешь меня преследовать? Брокк, скажи уже что-нибудь, — Лэрдис потянулась и запястья ее сомкнулись над головой, выгнулась спина, и черная мушка на левой груди вдруг стало яркой. Брокк почему-то не видел ничего, кроме этой самой мушки.
Сказать?
Но что?
— Я… — он встал.
Чужая квартира. Чужая постель. И белье на ней, пусть бы чистое, — квартирная хозяйка заботится о постояльцах — но тоже чужое. Навязчивый аромат лаванды.
— Тебе не о чем волноваться.
— Я знала, что ты поймешь, — Лэрдис наблюдала за тем, как он одевается. И Брокк под взглядом ее терялся, путался в одежде, с трудом сдерживая не то гнев, не то глухую детскую обиду.
— Почему… — запонка выскользнула из пальцев и покатилась по лоснящемуся ковру.
Ложь. С самого начала.
С первой встречи.
…оброненный платок и легкий лавандовый аромат, который остается на пальцах. Смущение. И вздрогнувшие ресницы.
Светлые глаза.
Тень улыбки.
…благодарю вас, — низкий с хрипотцой голос.
Вязь случайных встреч.
— Почему ты вообще, — он становится на колени, пытаясь дотянуться до треклятой запонки, но непослушные пальцы лишь отталкивают ее. А под кроватью клочья пыли. — Со мной…
Лэрдис садится в кровати и, вытянув ноги, любуется ступнями. Они и вправду хороши — узкие, аккуратные. Она трогает большие пальцы, а мизинцы оттопыриваются.
Ложь красивых поз. И несбывшихся обещаний.
— Интересно стало, — сейчас Лэрдис говорит правду. — Ты забавным показался…
Забавным?
Запонку удается поймать, но Брокк понимает, что не справится с нею. И сжимает в кулаке. Встает на ноги.
— Такой молодой, а уже Мастер… — светлые волосы Лэрдис рассыпались по плечам, золото на белой коже. Она же давит зевок, и в этом видится новое оскорбление. — Опять же, ты всех сторонился… избегал… и держался так… загадочно.
Она улыбается и пожимает плечами.
— Рука твоя…
В перчатке, которую прикрывает расстегнутый манжет рубахи.
— Про ту историю ходили всякие слухи… мне было интересно посмотреть, как оно на самом деле. Необычное возбуждает.
Необычное?
Уродство.
— Честно говоря, — Лэрдис запрокидывает голову, обнажая горло. — Я надеялась, что ты… другой. Более… эмоциональный. Агрессивный. Яркий.
— Яркий?
Она кивнула и попросила:
— Подай рубашку, будь добр.
Брокк подчинился. Он всегда ей подчинялся. И в тот раз, когда она, коснувшись невзначай — холод перчатки, острое кружево рукава — остановилась. Всего на мгновенье, но это мгновенье показалось вечностью. Сердце успело остановиться и вновь застучало в ином, несвойственном прежде ритме.
Ее же губы дрогнули, сдерживая улыбку.
Тогда он не знал ее имени, лишь запах, лишь память о той мимолетной встрече. И страусовом пере, что поднималось над ее прической словно белый флаг.