Возвращался к Дите.

Отлеживался. И напивался, как когда-то, а она терпела.

Уже не любовница — друг, которого не стало.

— Забудь, — говорила Дита, понимая, что требует невозможного. — Она тебя не стоит.

— Или я не стою ее?

Вопрос, на который он так и не нашел ответа.

Найдет ли?

Лэрдис… были ведь случайные встречи уже после расставания, — Город не так уж велик, а королевский дворец и вовсе тесен. Равнодушные взгляды и вежливые слова.

…позвольте выразить свое восхищение…

…пригласить вас…

…прекрати меня преследовать…

Недовольство, которые ощущается ярко. И злость. Он вовсе не преследует, но как отвернуться, когда она рядом?

Уйти.

Забыть и жить дальше. Утонуть в треклятой работе.

Слабость?

Пожалуй, но сегодня до отвращения тянет потакать собственной слабости. И Брокк снова пьет, давится горечью.

Гори все ясным пламенем…

…а Олаф вовремя появился. Два пожара и две встречи. Презирает? Пускай, сегодня Брокк сам себя презирает, и в этом есть что-то упоительное. Наконец, он таков, каков есть на самом деле — ничтожество.

— Ничтожество, — повторил Брокк заплетающимся языком, и отсалютовал бутылкой собственному отражению в мутном стекле. Не зеркало, хотя похоже.

И все-таки за что Ригера?

Не за долги, очевидно. Три сотни спустить легко, но и у него хватило бы ума сначала рассчитаться за прошлое, а там и за новой подачкой явиться.

Кэри, девочка с коньячными глазами, которая желает знать… а ответа нет. До чего же все запуталось, невыносимо просто. Думать тяжело. Никогда еще прежде не было настолько тяжело думать. И посоветоваться не с кем. Старик вот молча слушал, мял пальцами подбородок, тянул тощую в складках кожи шею и вздыхал.

В последние годы опасался говорить что-либо.

А мог бы… хотя бы раз.

Нет, определенно, Брокк сегодня набрался. Или еще вчера? Дни неправильно резать по полуночи, в темноте возможно спрятать уходящее время. Почему не в полдень? Одна минута, и день становится следующим. Муть в голове, тяжелая, неприятная.

У Рига имелся мотив. Он ведь ненавидит брата, а история о нелюбви… или о любви? Чем не повод избавиться. Сначала использовать втихаря, а потом… да, получилось бы.

Но расчеты те Ригер делал не для себя, слишком аккуратно все… для него аккуратно. Собственные эксперименты он предпочитал ставить на ходу.

Кстати, и вправду ведь на эксперимент похоже.

А остальное — на зачистку, когда тот, кто стоит за спиной Ригера, успел собрать данные и понял, что те люди, да и не люди тоже — помеха. Отработанный материал.

Надо запомнить.

Кейрен охотно выслушает и эту бредовую теорию. Он вежливый и почти приятель, насколько у Брокка вообще есть приятели. А ведь нет и никогда не было. Дом пустой, и учеба только… гувернеры… воспитатели… даром, выходит, время тратили.

Смеяться горько, и язык жжет. Брокк попробовал почесать его о нёбо, но жжение не прекратилось. Что с ним?

Алкогольная интоксикация.

Он читал об этом в журнале, и еще пагубном влиянии алкоголя на печень. А вот нервы он успокаивал, во всяком случае, из всех рецептов от бессонницы Брокку больше всего нравился тот, который основан был на бренди. Нет, засыпать не помогал, но бодрствовать было всяк веселей.

Снова мысль потерял. Рвутся они, что старые нити.

Ригер… точно, Ригер. И расчеты.

Инголф уверял, что заказывал Ригеру… почему он, а не братец? Тот ведь тоже аккуратен и куда как более обязателен? Спросить? Соврет ведь.

Самолюбивая сволочь.

Мог бы убить?

Нет, Кейрен уверен, что убийца был человеком. А Инголф не снизошел бы до сотрудничества с людьми. Параноик несчастный. И не только ведь он.

Какой безумный-безумный мир. Чума притаилась на борту проклятого корабля, который вот-вот раскопают, но будут осторожны, потому что Королю не нужны пустые земли. И королевство не выдержит очередного кризиса… сейчас.

А потом?

Чуму посадят в клетку… как огонь. Истинное пламя, которое доверчиво шло к Брокку, оставляя в его руках частицы себя. И тоже ведь спрятал в стеклянной темнице. А оно вырвалось, помимо воли Брокка вырвалось. И с чумой будет точно также.

Надо их остановить.

Кого?

И как? Что он знает, помимо слухов? Но слухи опасны. И чрезмерное знание тоже. А Король велит не думать о том, о чем думать не следует. В конце концов, разве нет у Мастера иных забот?

Есть…

Лэрдис появилась. Она пришла, а Брокка не было дома, зато была девочка с желтыми глазами, которая притворяется его женой.

Или другом.

Но на самом деле к ней тянет. Быть может, потому что в доме давно не было женщин? Эйо не в счет… она тоже ушла. Все уходят, и пора бы уже привыкнуть, а он все мается, мечется.

Бестолковый.

И Брокк, выпустив бутылку, которая покатилась, оставляя на светлом ковре темное пятно разлитого коньяка, вцепился в волосы, дернул.

— Уймись, — велел сам себе. — И проспись. А потом… что-нибудь да будет.

Он добрался до кровати, рухнул, зарывшись лицом в мягкие пуховые подушки. Отключился сразу. И сны были мутными, тяжелыми. Брокк пытался вырваться, объяснить что-то, но лишь цеплял пересохшим языком зубы. А потом появилась Лэрдис, белая, как вылизанная дождем парковая статуя.

— Замерзнешь, — сказал ей Брокк. А она рассмеялась и, наклонившись к самому лицу, коснулась губами губ. И он потянулся навстречу, боясь, что она исчезнет.

Обнял.

Притянул к себе, сдавил, и желая причинить боль, и боясь обидеть, понимая, что находится во сне, и женщина, черты лица которой плавились, — такой же призрак, как и дед. И ее-призрака он волен оставить.

Поцеловать.

Зло, выказывая обиду. И нежно. Укусить. Отпустить, снова привлечь к себе. Скользнуть губами по влажноватой от слез щеке, утешить, попросить прощения, не словами, но мягким касанием. Отвести с лица растрепавшиеся волосы, которые пахнут земляникой…

…белые…

И сон рассыпался. Со снами так бывает, когда они выворачиваются, оставляя пряное послевкусие несбывшейся мечты. А нынешний обманул.

Брокк, не в силах скрыть разочарования, оттолкнул женщину, которую только что целовал.

…белые волосы, коньячные глаза.

Что она здесь делает?

— Простите, — голос звучал хрипло, надсажено.

Кэри ждала.

Извинений? Наверное. Нажрался, как скотина, а потом полез к ребенку… не понятно, что этот ребенок здесь делает. И сегодня все еще более запутанно, чем вчера.

— Я не думал, что это вы…

Не то следовало сказать.

— Понимаю, — Кэри вздернула подбородок, — вы думали, что это не я.

Голос дрогнул. И показалось — расплачется, но нет, только желтые глаза погасли.

— Простите, что побеспокоила, — ровный спокойный тон. — Но полковник Торнстен настаивает на немедленной встрече с вами. Он ждет вас в янтарной гостиной.

Она отвернулась.

— Кэри…

— Да?

Прямая спина, а волосы и вправду растрепались, и прядка свернулась на плече. Светлый завиток, мягкий. Так и тянет коснуться. Обнять. Успокоить.

И она позволит, но… что будет дальше? Да и выглядит Брокк сейчас отвратно. Грязный, взъерошенный и с крепким духом коньячного перегара.

— Подобное не повторится. Клянусь.

— Да, конечно.

Равнодушный ответ, в котором читается обида. И все-таки она уходит, его девочка в светлом платье…

Проклятье.

Ничего. Он как-нибудь разберется… потом. Сначала протрезветь и встретиться… полковник Торнстен. Паршивая овца Великого дома, правда, вряд ли в Городе найдется кто-то, кто скажет это, глядя в глаза. У Полковника хорошая память.

Зачем он здесь?

Та встреча и его обещание. Полковник славится тем, что держит слово, и значит, Кэри ничего не угрожает, но знает она слишком много.

…и деньги.

Саквояж, набитый пачками банкнот. Много?

Пожалуй. Нерационально носить деньги саквояжами, чек выписать проще, но, быть может, у тех, кто платил, не было чековой книжки? И за что платили?