540-й штрафной батальон докладывает о наличии своего боевого состава: 1 офицер и 70 солдат. Его однажды уже разбили на просеке «Эрика» во время Волховского сражения, когда он отражал в течение недели на выходе из коридора все попытки противника вырваться из котла. В конце концов он сам оказался под перекрестным огнем. Он дрался настолько храбро, что командир 1-го армейского корпуса настоятельно попросил вышестоящий штаб отметить среди отличившихся частей и этот пользующийся дурной славой батальон. В 18-й армии он с тех пор завоевал уважение как элитное подразделение.
В штрафных батальонах были представлены военнослужащие всех видов вооруженных сил. Они искупали вину за уголовные и военные преступления, получив за это от нескольких месяцев тюрьмы до смертного приговора, исполнение которого было заменено пребыванием в штрафных частях. В качестве помилования осужденным предлагалось пройти испытание боем в одном из 500-х батальонов. Среди них были лица, осужденные за изнасилование, эксгибиционизм или гомосексуализм, воры или убийцы, а также те, кто вел подрывную пропаганду, дезертиры и трусы. Независимо от того, был ли это обычный штрафник или кадровый состав — через шесть месяцев батальон без дополнительной подпитки прекращал свое существование. Многие из солдат-штрафников так никогда и не смогли вернуться в свою часть из-за слишком затянувшихся бюрократических процедур по их помилованию.
Теоретически действует приказ не использовать штрафные части в качестве «батальонов смерти» на наиболее опасных участках фронта. С другой стороны, они должны применяться «при ведении боевых действий в тяжелых условиях на фронте». Но кто будет задумываться о столь тонких различиях в формулировке в период сражений, не утихающих неделями? Разве и так без толку повсеместно не приносятся в жертву люди? Высокопарным языком это называется «невзирая на потери».
Гренадеры (в конце 1942 года часть пехотных дивизий была преобразована в гренадерские. — Ю. Л.) встречают солдат 540-го и 561-го штрафных батальонов без особых эмоций и предубеждения по отношению к ним. Эти люди для них такие же солдаты, как они сами, хотя и в изношенной форме и без погон. С любопытством всматриваются молодые солдаты в их подчеркнуто застывшие, отрешенные от всего лица. Разумеется, среди них есть ловкачи и те, кто потерял всякую совесть. Но солдаты-новобранцы видят и в обычных частях зверские физиономии. Среди однополчан встречаются такие типы, с которыми лучше не иметь дела. Такого рода военнослужащие имеются и в тыловых лагерях снабжения: у них житейская практичность давно уже выродилась в алчность и дикую коррупцию. Это касается и штабных клерков с их холодными, ничего не выражающими лицами, для которых человеческая жизнь не стоит и кончика их мизинца. Но некоторые из штрафников производят на молодых солдат впечатление своим хладнокровием и чувством внутреннего достоинства, которые свидетельствуют, что перед ними находится разжалованный офицер или унтер-офицер. В чем провинились, спрашивают себя новобранцы, эти объявленные вне закона люди, которые устанавливают перед позициями минно-взрывные заграждения? Молодые солдаты охотно узнали бы это от них самих, но те уж слишком «увлечены» постановкой мин.
Историк Франц Зайдлер, натолкнулся в своих исследованиях системы судопроизводства вермахта на случай с одним подполковником, разжалованным в рядовые за то, что тот отказался бросить в бой в совершенно безнадежной ситуации свой мотоциклетный полк. Он приводит в пример также историю с экипажем подводной лодки, который воспротивился вовремя выйти в море, потому что несколько моряков забыли про войну в объятьях своих девчонок, и экипаж не захотел идти без этих подводников в поход на Англию.
Среди солдат-штрафников имеются также и офицеры крупных штабов, как, например, один полковник, а другой — начальник службы войск одного из армейских корпусов. Впрочем, в общей массе военнослужащих доля офицеров была очень незначительной. В отличие от них доля унтер-офицеров составляла в первые месяцы с момента формирования в 1941 году этих частей z.b.V (особого предназначения. — Ю. Л.) около 50 процентов. Каждый из солдат-штрафников должен был прослужить в одном из 500-х батальонов не менее шести месяцев, прежде чем ему вновь было разрешено вернуться в родную часть. При этом он был обязан в бою искупить свою вину. Поэтому многие дерутся, как черти, а так как здесь невозможно было быть приспособленцем, то настроение у них большей частью не было радужным. Хотя морально-психологический климат в штрафбатах оставался достаточно хорошим, свидетельством чему было то, что после реабилитации некоторые штрафники добровольно продолжали служить в них в качестве кадрового состава.
В одной из книг, автором которой является авиационный генерал Йоханнес Штайнхоф, (известный своей природной скромностью), бывший штрафник из 500-го батальона сообщает: «В новой роте меня приветствовали возгласом „Алло“, что мне как сосланному на исправление было приятно. Здесь можно было встретить пехотинцев, подводников, летчиков, орденоносцев „Рыцарского креста“ и „Немецкого креста в золоте“, не говоря уже о других наградах. Все они были фронтовиками, отчисленными из своих частей, чтобы не подрывать моральный дух войск в боевой обстановке, за упущения по службе, отказ выполнить приказ и т. д. Штрафной батальон был своеобразным резервуаром-накопителем для нарушителей в военной форме». Всего, по оценке Зайдлера, штрафные батальоны прошли свыше 80 000 солдат. Половина из них погибла. Точное число погибших неизвестно.
Почти всегда солдаты из фронтовых частей относились с пониманием к «нарушителям» из штрафных батальонов. Каждый ведь знал, как легко можно было попасть в эту «мясорубку» в условиях изнурительной службы и моральных нагрузок, а также из-за придирок бездарных начальников. С другой стороны, многие испытали на себе, как ловко умели многоопытные офицеры и унтер-офицеры наказывать за нарушения дисциплины и упущения по службе без излишнего шума и «не вынося сор из избы». Некоторые из тех, кто получил «отпуск по бомбежке», добравшись до дома в Германии, находили лишь его развалины, под которыми были погребены тела их жен, детей и родителей. И что было удивительного в том, что они вдруг переставали видеть смысл в возвращении в назначенное время к себе в часть на фронт лишь для того, чтобы вновь почувствовать там свое бессилие в уже привычной монотонности боев при отступлении. Поэтому они искали утешение в алкоголе, в случайных связях, только чтобы забыться любым способом. А это называлось уже «несанкционированным оставлением части», после чего звучало следующее слово — «дезертирство».
Если бы солдаты карались за все легкомысленные выражения, которыми они обменивались в своем кругу, за сказанное в гневе, в отчаянии, в приступах ярости; если бы их наказывали за реакцию против неприязненного отношения, придирок, бредовых приказов или извращения действительных фактов — и это представлялось как неповиновение, неподчинение, разложение, сопротивление канонам партии и вермахта, — то тогда должны были бы существовать целые штрафные дивизии.
Ганс-Петер Клауш приводит и другие факты: «За опрометчивые выражения о руководстве государства и партии, вермахта и национал-социалистического строя многие солдаты отправились за решетку. Лишь некоторые из тех, кого я лично знал, были действительно сознательными и явными противниками режима. Большинство выражали свое негодование слишком затянувшейся войной, всевозможными недостатками, после чего становились жертвами доносов своих законопослушных сослуживцев».
Разумеется, некоторые из них, внезапно оказавшись под смертельным подозрением в подрыве военной мощи вермахта или в дезертирстве, подумывали о своем бегстве, учитывая непредсказуемость решений военной прокуратуры. И часть из них действительно пыталась это сделать. В духе сегодняшнего времени теперь любого дезертира можно возвести в ранг борца сопротивления, достойного памятника. Один из современных германских партийных политиков и дипломированный социолог всенародно договорился до того, что дезертирство и деятельность по разложению вооруженных сил являются по его мнению, одним из лучших достижений в военной области. Уместно тогда спросить: а что думают представители такого всеобщего почитания о сущности движения сопротивления? Они могли бы, кстати, узнать из приведенных Ф. Зайдлером документов, что почти половина осужденных за дезертирство, еще не надев военную форму, уже наказывалась в административном порядке, что свыше пятидесяти процентов из них понесли дисциплинарные наказания в период военной службы, а четверть предстала перед военным трибуналом за злоупотребления служебной властью, кражу или другие серьезные преступления. Две трети осужденных не имели законченного школьного или профессионального образования. Разумеется, то, что большинство из них перед призывом были подручными рабочими, не является определяющим критерием их оценки. Но разве из всего сказанного можно делать вывод, что дезертиры, которым с таким великодушием хотят поставить памятник, ясно представляли себе важность, этическую и политическую значимость и гуманные мотивы сопротивления Гитлеру? При этом, разумеется, необходимо сохранять уважение к причинам поступка каждого из них в отдельности и учитывать их гнев к тем, кто безжалостно пользовался своей властью.