Клинок словил его на подлете. Де Местр удивленно вытаращил глаза. Губы его прошептали: "Но…план…Мой план? Как же…". Тело с отделявшейся от него душой упало на расстоянии вытянутой руки от Конхобара. Едва оно коснулось подлески, как комнату озарила вспышка противного, мерзкого света. То было пародией на свет, отблеском, что рождает гниль, выжидающая своего часа в самой глубине смрадных болот. И вот сгусток взрывается, вызывая лесной пожар – высвобождая силу останков зверей и растений, попавших в болото десятки, сотни, тысячи лет назад.

Вот так рождался демон. Он слился со своим доспехом. Ничего человеческого не чувствовалось в его движениях. Только чуждость. Невероятная чуждость этому миру. Таким выглядит осколок небесного камня, сгоревший меж звездами и упавший обугленным. Таким сейчас выглядел демон. Лицо его было – сгоревшее дерево, губы – пакля, а глаза – тлеющие огоньки. Но – чудное дело – в нем угадывались очертания того мерзкого лица, что скрывался в глубине болотных огоньков.

Демон оглянулся по сторонам. Бросил короткий – настолько, что он просто не мог быть длиннее – взгляд на распластавшегося барона. Умирающий, он тянул свои руки-плети к демону, но тот даже не отмахнулся. Словно бы это муравей умирал, или даже травинка, незаметная средь зеленого луга.

Но Конхобар – он удостоился долгого, оценивающего, уважительного взгляда.

– Значит, меня встречают? Я узнаю тебя, человек зеленых холмов.

– Меня? – удивление Конхобара не было наигранным.

– Ты забыл меня? – губы-пакля смежились-скривились. – А…Это аниму твою узнаю…Древнюю…Очень…О, с тобой этот меч! Славно! Славно!

Раздался клекот-смех. Так смеется древний ворон, пощелкивая клювом. Смех этот шел из нездешних мест, древний, трескучий, отягощенный бременем затхлых веков.

– Мы вновь сразимся? О, на этот раз…на этот раз я буду умнее…Много умнее…– и снова клекот. Он становился все звонче, обретая плоть. Но– клекот, не смех. – Сразимся!

– Я – Конзобар, альбианский герой! – Конхобар улыбнулся. – Я выиграл тысячи битв.

– А я выиграю войну, – ответствовал демон.

Изо рта его, смрадного, бурого, проеденного червями, посыпались искры. Они облаком накрыли Конхобара…Нет, то место, где он только что стоял.

Альбианский герой не проронил ни слова. Едва сраженье началось – не отвлекайся на болтовню. Его враг придерживался тех же самых правил.

Конхобар шагнул вправо – и через миг влево, резанув мечом. Он метил в сочленение шеи и головы, надеясь задеть трахею. Но демон отклонился, и лезвие прошло в каком-то пальце от цели. Конхобар молча принял это, на ходу меняя направленье удара, – и получил удар в бок. Из рук демона в альбианца врезался ком льда, чистого-чистого, за исключением ядра. В глубине воцарилась тьма. Ударившись, лед раскололся на мириады частей, и облако тьмы окутало героя. Конхобар выпрыгнул из этого облака, широко раскрыв глаза и пропев на родном языке что-то.

Демон не успел увернуться от сиреневой волны: лепестки дивного цветка, распространяя вокруг дивное благоуханье, окружили врага. А меньше чем через миг сирень взорвалась, и волна удара хлынула вглубь, в демона. Тот заорал, крича что-то на древнем языке, забытом в Двенадцатиградье. Но даже спустя века– помимо веков – было понятно: демон проклинал Конхобара и все живое на свете.

Конхобара не позволил себе торжествовать. Он ударил еще раз. И еще. Он крутил "восьмерку", метя не в трахею и не в грудь – в самого демона. Удар. Еще удар. Клинок, пружиня, отскочил, и альбианец отлетел назад. Он упал в подлеску, и та смягчила удар. Перекатился – и цветы завяли, приняв в себя облачко непроглядной тьмы. Умирала сама реальность вокруг них – и они умирали вместе с ней.

Конхобар вскочил на ноги, как нельзя вовремя: огненный серп, обуглив сам воздух, пролетел у самого плеча. Кожу ожгло нестерпимой болью, но альбианец молчал. Все семь его глаз вглядывались в то, что было, есть и будет, выискивая слабое место демона. Но тот менялся каждое мгновенье, и тяжко было отыскать прореху в защите чужестранца.

Демон резко взмахнул руками, крест-накрест, и прямо с его обугленных рук полетели шипы мерзко-зеленого цвета. Они впились в пол, в потолок, в стены, – и в воздух в том месте, где только что стоял Конхобар. Демон замешкался, выискивая пропавшего врага, – и герой ударил. Оттолкнувшись от угла, он бросился всем своим телом вперед, упираясь в заветный клинок.

Демон успел обернуться – но не увернуться. Меч прошел сквозь металл и кожу нездешнего доспеха и вышел с той стороны. В глубине глаз демона заплескалась тьма. Конхобар почти улыбнулся сквозь потоки пота.

– Знаешь, когда стоит наносить удары? – внезапно раздался голос прямо внутри ушей, в мозгу Конхобара.

Губы-пакля демона склонились над виском альбианского необоримого героя.

– Когда он уже нанес удар и не может…не успевает увернуться, чтоб…– слова слились в клекотанье.

Только сейчас Конхобар почувствовал холод. Взгляд его упал вниз, на грудь.

Из нее торчала только рукоятка кинжала. Таких Конхобара прежде не видел – и никогда не увидит. По рукоятке стекала кровь, которая вот-вот начнет литься потоком.

– Но…Я…– альбианец впервые в жизни был удивлен. Я…Я…е…

Губы холодели, он не чувствовал пальцев рук. Дышать было больно, очень больно.

– Я не успел воплотиться, – понял недосказанный вопрос демон. – Не все воплотилось…Ты ударил в пустоту…Тебе б подождать, носитель древней анимы…В тот раз ты бы столь же нетерпелив. Но – победил. А я умею ждать…Я всегда умел ждать…

– П…лятый…На…со… – только и сумел выдохнуть Конхобар.

Все семь его зрачков потухли. Душа-анима покидала тело альбианского героя, забирая последнее тепло.

– А я не Нарсо…– клекотанье, переходившее в гортанный, мерзкий до невозможности хохот.

***

Они сидели во дворце. Конечно, видевшие столицу Государство приняли бы это за сарайчик, – но разве много осталось знатоков? Молодые поколения не знали ничего прекраснее Города, выросшего на берегу моря. Воздух бороздили алы катерг и дромонов, на приколе стояли центурии лодок. От поплавков и парусов рябило в глазах. И до чего же прекрасной была эта рябь!

Город вот уже двадцатый год вел войну не на жизнь, но насмерть. И казалось, победа вот-вот будет одержана. Без помощи со стороны Государства, полузабытой родины, благодаря лишь собственной мощи (ну и самую малость, чуть-чуть – отрядам орков-союзников), – они выстояли. Чужеземцев почти подчинили воле великого Нарсеса, чей лик был темен: не тени даже, тучи пролегли под глазами великого стратига. Облаченный в стародавний доспех, которых почти не осталось даже у ветеранов, он посылал легионы в атаку единым мановением.

Легионы, правда, измельчали за последние двадцать, но кто же мог рассказать об этом молодежи? Верно, седые старцы пережившие Великий шторм – и Аркадий Лид, десница стратига, неотступно сопровождавший его везде и всюду. Мудрейший и славнейший Лид. Десница – но не сам великий стратиг. Это его катерги, дромоны и многие иные творения подарили победу над десятками племен. Последний оплот врага, гордого, несломленного, еще держался на далеком берегу. Но великий Нарсес уже придумал замечательный план, как и всегда, а значит, варварам остались считанные недели, а то и дни.

Великий стратиг взирал на свою державу из окон башни, возвышавшейся над Городом. Циклопическая, она готова была потягаться – и превзойти – высочайшие горы этих земель. Отсюда были видны катерги и лодки, Флот гнева. Он должен был обрушиться, как Великий шторм (да не повторится он вновь!), на варваров. И тогда весь материк простерся ниц перед Городом и его народом.