Ночное небо засеребрилось. На поляне словно бы из света звезд соткалась фигура. Талеанис уже знал ее.

Довольно высока, очень хорошо сложена, хотя для эльфы несколько крупновата. Длинные черные волосы спадают до бедер, одежда простая и удобная, кожаную куртку покрывают нашитые металлические кольца. На перевязи висит длинный меч в потертых ножнах, голову охватывает венец из звезд. На красивом лице – тонкий шрам, начинающийся над левой бровью, изгибающийся через висок по скуле и оканчивающийся на подбородке. Меняющие цвет темные глаза абсолютно спокойны, в них читается уверенность в себе, некая толика усталости и тоски и лютая ненависть. Ненависть к стоящему перед богиней существу.

– Вот мы и встретились, Левиафан.

Глава VIII

Осознание Танаа

Близился рассвет. Арна шла по дороге, полной грудью вдыхая предутренний воздух и наслаждаясь легким, едва заметным ветерком, еще несущим в себе освежающую прохладу ночи. В сезон жары она предпочитала идти ночью, а днем спать где‑нибудь в тени деревьев или на берегу реки.

Медленно начинал наливаться бледно‑розовым горизонт. Не в состоянии видеть, девушка тем не менее остро чувствовала подобную невыразимую красоту. Она остановилась на несколько секунд, впитывая ощущение пробуждения нового дня.

Начинался сороковой день пути Арны. Она приближалась к границам Париаса и Империи.

Девушка уже задумалась, где искать пристанище на день, как вдруг почувствовала впереди присутствие людей. Через полчаса она вышла к таверне.

Небольшое двухэтажное здание, пристройка, конюшня… обычная придорожная таверна, вокруг которой раскинулась деревенька домов на двадцать. Арна во многих таких побывала в своих странствиях. Привычно опустив на глаза повязку и достав из‑за спины посох, она поднялась по ступеням крыльца и вошла.

В небольшом зале пахло кегетовой

^{note 12}

кашей и мясом. Несколько человек – Танаа легко считала их ауры – спешно завтракали, торопясь в дорогу. Хмурый пожилой трактирщик‑париасец за стойкой наливал эль в толстую деревянную кружку. Девушка‑служанка протирала столы.

Приблизившись к стойке, Арна попросила миску каши и стакан молока, да еще комнату на день. Париасец, окинув ее раздраженным взглядом, ответил:

– Два агина.

Цена была, мягко говоря, неоправданно завышенной. Да и не было у Арны таких денег.

– Я – бродячий менестрель, – светло улыбнулась она трактирщику. – Если желаете, я сыграю в вашей таверне вечером…

Такая ситуация повторялась не раз и не два. И она знала, чем все закончится.

Глаза париасца заблестели. Менестрель – значит, посетители, как бы не устали они с дороги, задержатся в зале послушать. Они будут сидеть и слушать, то есть будут заказывать выпивку. Однако он был бы плохим трактирщиком, если бы просто согласился.

– Я не плачу всяким бродягам за то, что они потренькают на лютне в моей таверне, – грубо сказал он.

– Я и не прошу платы, – вновь улыбнулась Танаа, – и готова играть здесь вечером за миску каши, стакан молока и место в общей комнате…

Спустя пять минут перед ней уже стояла порция кегета и стакан. Поев, Арна пошла спать.

Вечером небольшой зал таверны был полон. Хозяин постарался, чтобы все его постояльцы узнали, что перед закатом будет играть менестрель, и потому, когда Арна спустилась, свободным оставался лишь стол по центру, специально оставленный для нее. Улыбнувшись и поздоровавшись, девушка выпила стакан подогретого молока, который не пожалел для нее трактирщик, и расчехлила лютню. Тонкие, но сильные пальцы коснулись струн, и чистый голос взлетел к небу, темнеющему за окном.

Мы умели летать к звездам,

Мы держали в руках пламя…

Но остыли в глазах слезы

И развеялась сном память.

В пропасть мчатся века‑кони.

Что же будет теперь с нами?

Тот, кто смотрит назад, – помнит,

Тот, кто смотрит вперед, – знает.

Распинать на кресте Веру

И Свободу швырять в пламя –

Не положено нам ведать,

Что слепыми творим руками.

Чья вина, что клинки боли

Распороли Любви знамя?

Тот, кто смотрит назад, – помнит,

Тот, кто смотрит вперед, – знает.

Затихли разговоры и перешептывания, смолкли даже говорливые внучки трактирщика – местные служаночки… Молча слушали невозможную, тянущую к небу и очищающую душу мелодию, и с удивлением вслушивались в слова – неужели все и в самом деле так? Никто из них никогда не задумывался, что есть что‑то поважнее поля и домашнего быта, интереснее, чем обсуждение чужой семейной ссоры и гадания на урожай, серьезнее, чем болезнь скотины и подгнивающая из‑за чрезмерно обильного дождя недозрелая пшеница… А эта слепая девочка пела им, простым крестьянам и наемникам, воинам и торговцам, земледельцам и ворам, пела о Сути, и они пытались ее понять… И многие вспоминали, что ведь когда‑то, еще детьми, они умели летать к звездам и держать в руках пламя, но, повзрослев, разучились – и звезды их погасли за ненадобностью, а огонь затих под порывами жестокого ветра жизни…

Кто обуглен в лучах славы,

Кто прошел все круги Ада,

Никогда не сравнит слабых

С равнодушным тупым стадом.

Сделать душу ручным зверем –

Это вряд ли когда выйдет.

Тот, кто смотрит назад, – верит,

Тот, кто смотрит вперед, – видит.

Если разум виной скован,

Если ладан сердца сушит,

Кто разбудит набат Слова,

Кто раскроет слепым души,

В Храме Истины став стражем,

Кто осилит дуэль с ложью?

Тот, кто смотрит назад, – скажет,

Тот, кто смотрит вперед, – сможет.

^{note 13}

О многом еще пела Арна в тот вечер, и люди слушали ее. Слушали – и пытались понять. А когда смолкла музыка, и Танаа убрала лютню в чехол, на стол, за которым она сидела, полетели монеты. Золотые агины, серебряные секеры и медные кини. Люди подходили, кланялись и молча, лишь взглядом благодарили слепую девушку, которая пусть на мгновение, но вернула их в святой и благословенный мир крылатой мечты.

Около полуночи Арна, поужинав и собрав вещи, вышла из таверны. Улицы деревни давно опустели, дверь трактирщик запер за девушкой. С неба светила полная, похожая на серебряное блюдце, луна и россыпи бриллиантовых звезд, а ночной ветер нес ароматы дальних странствий… Танаа глубоко вдохнула этот ветер, каждого странника зовущий вдаль, за грань, и замерла, кожей впитывая сияние луны…