Читатель без труда представит себе, что те физики, к которым обратился Берия, оказались в положении по меньшей мере деликатном. Вопрос Сталина подобен той загадке, которую король из сказок задавал претендентам на руку его дочери-принцессы. Если оказывалось, что претенденты не могут дать ответ, они сильно рисковали оказаться на лесосеке в одном из сибирских лагерей. Если же они давали плохой ответ, то могли получить пулю в затылок. Хороший ответ, каким бы он ни был, давал им возможность жить в относительном комфорте. Физики из шарашки знали, что нужно говорить, чтобы выжить, — они выходили из положения, отвечая уклончиво: «Сделать урановую бомбу можно, но это займет много времени».

Такого рода ответ давал им шанс на спасение в ближайшем будущем. Берия, однако, вспомнил похожую ситуацию. Весной 1941 года, когда находившиеся за рубежом советские разведчики сообщали о военных приготовлениях Гитлера, Сталин отказывался им верить, считая, что они доводят британскую дезинформацию, направленную против нацистов, которым он в то время доверял. И то, что эти разведчики в конечном итоге оказались правы, совершенно не оправдало их в глазах Сталина. Они были наказаны, и последующее восстановление их статуса на службе совсем не означало, что Сталин стал им доверять. Разумеется, Берия не верил никому, что при сталинском режиме было общим правилом. Но он понимал, что если сообщения относительно открытия атомной энергии соответствовали действительности, то это может быстро выясниться с драматическими последствиями не только для советского государства, но и лично для него самого. Его подчиненные в Лондоне сообщали, что англичане спешно занялись созданием урановой бомбы. Ученые-лагерники говорили, что это займет много времени. Как следовало ему довести эту разноречивую информацию до Сталина, чтобы впоследствии не подставиться самому?

Берия решил проконсультироваться у ученого, находившегося на свободе, — у академика Абрама Иоффе, — самого известного физика СССР. Именно Иоффе руководил созданием научных институтов в разных городах страны. Они назывались физико-техническими институтами, и в них выросло целое поколение блестящих исследователей.

Однако Иоффе, сознавая научную и политическую сложность проблемы, как и ученые из «шарашки», не дал категорического ответа, но подошел к вопросу иначе. Он заявил, что бомбу создать невозможно — по крайней мере в ближайшем будущем. Это дело, считал он, займет два или три десятилетия. Данная пессимистическая оценка была, однако, более позитивной, чем та, которую он сделал двумя годами раньше. «Если освоение ракетной технологии, — говорил он своим коллегам, — это дело пятидесяти последующих лет, то овладение внутриядерной энергией займет целый век».

Берия пришел к выводу, что ответ Иоффе дал ему конкретную позицию, поэтому он снова поехал к Сталину, который в то время находился на кунцевской даче, и, по своему обыкновению, принялся льстить мудрому вождю:

— Вы были правы, товарищ Сталин. Вы были совершенно правы, усомнившись в достоверности сообщения из Лондона. Это, скорее всего, не что иное, как дезинформация, которую англичане доводят до нас, чтобы втянуть нас в пустую и бесконечную гонку.

— А что говорят об этом наши ученые?

— Наши ученые, товарищ Сталин, дальше своего носа ничего не видят. Но академик Иоффе сообщил мне, что использование урана в военных целях в настоящее время является пока всего лишь идеей. Он считает, что десяти лет будет недостаточно, чтобы убедиться в возможности ее реализации, и что атомное оружие — это пока из области предположений. Его вроде и можно создать, а с другой стороны — вроде и нельзя.

Сталин молчал, посасывая свою трубку. Он думал о том, что в тот период, когда Красная Армия несла поражения одно за другим, а нацистские войска стояли у дверей Москвы, насущной необходимостью было обеспечить фронт артиллерийскими орудиями, самолетами, танками и стрелковым оружием. И он закончил разговор в отношении информации внешней разведки следующим образом:

— Да, Лаврентий, не время сейчас нам думать о неизвестно какой супербомбе. Посмотри-ка сюда…

Берия вернулся к себе с убеждением, что больше не стоит беспокоить Хозяина, не получив твердых данных по этому делу. В данный момент приоритетной задачей было не дать нацистам войти в Москву. И Красная Армия вместе с подкреплениями из Сибири была способна справиться с этой задачей.

Ученый-разведчик

Независимо от чьих-либо сомнений атомная проблема оставалась. В конце 1941 года Советский Союз приобрел одного из своих самых эффективных агентов, ведущих разведывательную работу в области атомной проблематики. Это был упоминавшийся выше ученый, который сам активно участвовал в создании устрашающего оружия…

В сентябре 1933 года молодой студент университетов в Лейпциге и Киле, участник антигитлеровского движения Клаус Фукс бежал из Германии в Великобританию. Его товарищи из германской Коммунистической партии, считая, что ему грозит опасность и надеясь на его будущую роль в строительстве новой Германии, снабжают его деньгами для побега. Высадившись в Дувре всего лишь с узелком вещей, без знания английского языка он сумел через своего двоюродного брата познакомиться с богатым промышленником по имени Рональд Ганн. Сочувствующий коммунистам и Советскому Союзу, Ганн предоставляет ему кров и рекомендует его Невиллу Мотту — заведующему кафедрой физики университета в Бристоле. Член Ассоциации культурных связей с Советским Союзом профессор Мотт разделяет политические взгляды Ганна. Более того, он говорит по-немецки и уже принимал у себя в лаборатории беженцев из Германии и в их числе Ханса Бете, который впоследствии станет руководителем отдела теоретических разработок в Лос-Аламосе. Фукс вошел в эту группу в качестве ассистента-исследователя.

В течение последующих четырех лет Фукс концентрирует свои усилия на научных исследованиях и изучении английского языка. Он выделяется своим спокойным характером, скромностью, усидчивостью в работе и способностями к математике. Тощий очкарик, малообщительный и неприспособленный к обстоятельствам повседневной жизни, но с блестящими знаниями в области своей специальности, он олицетворял собой классический тип ученого. В конце 1936 года Фукс получает научную степень доктора наук и поступает в Эдинбургский университет для работы под руководством Макса Борна — одного из известнейших физиков того времени. В качестве его ученика и партнера Фукс начинает публиковать совместно с ним научные статьи. Именно с этого момента он привлекает к себе внимание других физиков, таких, как Рудольф Пайерлс. Тогда он был на пороге своего тридцатилетия.

В Великобритании Фукс не скрывал своих прокоммунистических убеждений. Вместе с профессором Моттом он часто посещал собрания Ассоциации по культурным связям с Советским Союзом, в ходе которых нередко зачитывались сообщения из Москвы о показательных политических судебных процессах.

Принимая участие в этих зачастую театрализованных чтениях, Фукс избавлялся от своей обычной застенчивости и играл роль прокурора СССР Андрея Вышинского, клеймя позором тех, кто еще вчера были руководителями партии, а «сегодня стали презренными предателями». «Он исполнял эту роль с холодной язвительностью, которую я никогда не мог бы предположить у такого застенчивого и скромного молодого человека», — вспоминал впоследствии профессор Мотт. В Эдинбурге Фукс продолжает посещать собрания Ассоциации по культурным связям с СССР и даже организует Комитет антифашистских действий совместно с Гансом Келлерманом — еще одним немецким физиком из университета. Эта его деятельность не привлекает к себе особого внимания, а впрочем, для тех мест и того времени она и не была особенно радикальной.

Однако он старается избежать огласки в отношении своего членства в германской Коммунистической партии и не ставит об этом в известность своих друзей. В целях сохранения своего положения в партии он встречается в Лондоне с Юргеном Кучински — немецким коммунистом польского происхождения, через которого отправляет в Германию листовки. Кучински — человек талантливый и изворотливый, поддерживал контакты со своей партией в Германии, с Коммунистической партией и левым крылом лейбористской партии в Великобритании, а также с рядом влиятельных лиц в Москве. Фукс был знаком с ним со времени учебы в университете в Германии.