Размышления майора Вайнмана о судьбе пленных, увы, звучат слишком оптимистично. Майор Далтон в своем рапорте отмечает, что после переклички Павел Иванов и другие офицеры были отделены от рядовых. «У меня создалось впечатление, — пишет он, — что с ними собираются расправиться тут же». Что же до наказания, которое угрожало оставшимся пленным, то как раз в это время, стараясь задобрить западных либералов, Сталин официально отменил смертную казнь, заменив её двадцатипятилетним сроком в исправительно-трудовых лагерях *861.
На другой день еще один поезд отошел от станции Рикони, увозя девять из двенадцати семейных мужчин, которые провели ночь в раздумьях о судьбе жен и детей. Троих Деннис Хиллс под разными предлогами избавил от репатриации. Группу из девяти человек в наручниках сопровождала вооруженная охрана из сорока четырех солдат, с майором Джоном Стентоном во главе. Джон Стентон хорошо помнит эту поездку. По его словам, между его людьми и пленными не успели завязаться какие-либо отношения, но его переводчик явно нервничал: быть может, по тем же причинам, что и Алек Вайнман. Никаких серьезных инцидентов в пути не было, и утром они в назначенное время прибыли в Санкт-Валентин.
Через несколько минут после прибытия в купе Стентона вошел полковник Старов. Список из девяти фамилий привел советского полковника в полное замешательство, и он стал обвинять Стентона в том, что тот оставил в лагере большое число пленных. В частности, его очень интересовала судьба женщин и детей. Стентон в ответ твердил одно: он всего лишь сопровождающий офицер и не обязан знать, кого включили в его группу, а кого — нет. Наконец, Старов вроде бы согласился с этим доводом, но заявил, что не может выдать расписку в приеме столь ничтожной по численности группы без согласования с Москвой, и отправил одного из своих офицеров связаться с центром. Поняв, что придется подождать, англичанин предложил полковнику выпить, и хотя у него был только чистый джин, Старова это вполне устроило.
Их беседу нарушило появление толстяка, о котором упомянул Вайнман (между прочим, все советские офицеры, начиная с самого Старова, относились к этому «корреспонденту ТАСС» с нескрываемым подобострастием). Тяжело отдуваясь после трех ступенек, он довольно любезно сообщил Стентону, что из Москвы получено разрешение принять группу из девяти пленных и отправить поезд назад. Стентон принял это известие с чувством облегчения (он уже начал побаиваться, что красноармейцы намерены сыграть с ним в свою любимую игру — отцепить и угнать локомотив). Он только одного не мог понять: как это толстяк умудрился установить связь с Москвой, когда поезд стоял в чистом поле. Как отмечал Стентон в рапорте, «корреспондент ТАСС» скорее всего был крупным начальником и советский полковник обратился за инструкциями не в Москву, а к нему лично.
До отъезда из Санкт-Валентина Джон Стентон думал лишь о том, чтобы хорошо провести операцию, но теперь, когда у него появилась возможность поразмыслить над происшедшим, он начинал понимать, что тут что-то не так. Во время оперативного инструктажа ему сообщили, что его подопечные воевали против англичан (что, скорее всего, не соответствовало действительности) *862, но он не мог не сочувствовать этим людям, спокойно и без сопротивления идущим навстречу своей судьбе, каждый под охраной пяти английских солдат, приставленных лишь затем, чтобы не дать несчастным кончить жизнь самоубийством. У него сложилось впечатление, что они все были расстреляны сразу после приезда. Вполне возможно, что он прав. Майор Стентон общался с советскими представителями всего одни сутки, однако он и сегодня говорит: «Жуткое впечатление, никогда о нем не забуду».
О том же говорят и другие участники этой операции. Генерал-майор Джеймс Лант в то время работал в оперативном отделе штаба в Казерте, составлял приказы по операции «Восточный ветер». По его собственному признанию, тогда он не особенно сочувствовал этим людям, считая их коллаборационистами. Но, прочитав теперь рапорты Хиллса, Далтона, Стентона и других, он проникся симпатией к пленным. В рапорте Денниса Хиллса его особенно потрясли строки о женах, навсегда расстающихся с мужьями, и он впервые подумал о том, что, может, он сам и его соотечественники занимались делом, недостойным солдата. Конечно, преступление должно быть наказано, конечно, потерпеть поражение в войне — это не сладко, но найти оправдания жестокостям, описанным в рапортах, он не мог.
9 мая в Санкт-Валентин прибыл контингент русских пленных из американского лагеря в Пизе. Если мы сравним число пленных, репатриированных из этого лагеря, с количеством пленных, вывезенных из лагеря в Рикони, мы вновь обнаружим различия в подходе американцев и англичан к делу. В обоих лагерях содержалось примерно одинаковое число пленных: немногим более 400. Когда Деннис Хиллс доложил, что после проведенной им проверки цифра подлежащих репатриации упала ниже 200, дальнейшие сокращения, как казалось ему, были уже невозможны. Между тем его американский коллега ухитрился включить в список подлежащих репатриации всего 75 имен *863.
Так прошла операция «Восточный ветер», последняя из крупных операций по насильственной репатриации послевоенного периода умиротворения. Сообщения об этих событиях вызвали на Западе возмущение К тому времени даже завзятые либералы поняли, что Сталин рвется к мировому господству. Возмущение Подогревалось тем, что газеты уделили большое внимание историям о многочисленных самоубийствах и насилии, примененном при посадке на поезда в Рикони и Пизе *864. В Лондоне комитет, возглавляемый графиней Атольской и госпожой Эльмой Денджерфилд, засыпал общественных деятелей протестами. Белоэмигрантский журналист Анатолий Байкалов снабдил их массой показаний беженцев, находящихся на Западе *865. 21 мая член парламента лейборист Ричард Стоукс, широко известный своими выступлениями в защиту прав человека, задал в палате общин вопрос о том, насколько правдивы тревожные сообщения, касающиеся последней насильственной выдачи беженцев Советам. В своем ответе парламентский заместитель министра иностранных дел Кристофер Мейхью отстаивал правительственную интерпретацию Ялтинского соглашения и отвергал сообщения о насилии и попытках самоубийства, которыми сопровождалась операция. Мейхью написал Стоуксу личное письмо на эту тему, и тот в ответе от 2 сентября резко заметил: «Я считаю весь инцидент и всю стоящую за ним политику отвратительными» *866. Деннис Хиллс сообщил мне, что страшные истории в газетах были основаны на свидетельствах священника униатской церкви, имевшего доступ в лагерь. Рапорт для ответа Мейхью в палате общин составил по поручению военного министерства Деннис Хиллс, и никаких страшных подробностей там не было. Хиллс объясняет это тем, что «не знал об «инцидентах» в Римини… и поэтому не имел оснований указывать на них в рапорте…» *867.
В действительности при посадке на первый поезд была одна попытка самоубийства: пленный пытался перерезать себе горло, и охрана майора Далтона сумела воспрепятствовать этому лишь после ожесточенной схватки. Но Мейхью об этом ничего не знал, и его нельзя обвинять в утаивании данных *868, так как майор Далтон ни словом не упомянул о происшедшем в своем рапорте, заявив, что «во время пути насилие не применялось» и «никаких инцидентов не было». Как объясняет сам Далтон, эти подробности не попали в рапорт, потому что — «я знал, что мне не увеселительная поездка предстоит, все меры предосторожности были приняты, и поездка завершилась, как планировалось» *869.