— Нашли рафинад! — обрадовал он командарма.

— Некогда генералу чаи гонять, — осадил министра Федосеев. — Лучше найди ему отдельный кабинет и машинистку. И позвони в приемную премьера. Скажи, Федосеев проститься придет…

Командарм надвинул кепи на лоб, коротко козырнул Федосееву и вышел. Через минуту в дверь кабинета просунулась мрачная небритая морда и принялась сверлить генерала взглядом.

— Запоминаешь? — спросил морду Федосеев. — Ну, запоминай. Запомнил? А теперь — пошел в задницу!

Морда исчезла.

— Позвоню я, все-таки, Кулику, — вздохнул Федосеев. — А то эта ткачевская шпана, чего доброго…

— Можно, я посплю? — спросил Седлецкий.

И пошел на ватных ногах к покойному дивану в углу. Не успел приклонить голову к спинке, как провалился в сон. Старею, успел подумать.

18

Единственный островок на Комсомольском озере был соединен с берегом длинными неширокими мостками, которые заскрипели и заплясали, едва Акопов ступил на исшарканные множеством ног доски.

— Не провалимся? — повернулся он к спутнику, лунолицему верзиле.

— Нет, — покачал тот головой. — Ты не провалишься…

На другом конце мостков, у входа в ресторан, стоял Убайдулла, приглашающе раскинув руки. Акопов узнал его, лишь подойдя поближе. Куда девался неопрятный старик в грязном халате! Выбритый, в тонком дорогом костюме, с тщательно повязанным галстуком, Убайдулла действительно выглядел университетским преподавателем. Луноликий спутник Акопова остался на берегу. К нему тотчас из кустов вышел другой такой же шкаф. Они медленно двинулись в обход озера.

— Рад тебя видеть, дорогой Гурген, — сказал Убайдулла. — Проходи, все уже в сборе. Хотят поглядеть на гостя из самой Москвы.

— Хорошо здесь, — сказал Акопов. — Красиво.

— Красиво, — согласился старик. — И не жарко.

Солнце скатывалось к горам, и воздух против света казался уплотненным, словно между озером и хребтом висела голубоватая кисея, пронизанная редкими искрами. Легкий ветерок качал в воде дробные блики. Заросли туи по берегам закрывали городские дома. На этой тихой воде, возле крохотного деревянного ресторанчика с домашним названием «Лола», такими далекими показались Акопову страсти людские и междоусобицы, которые бушевали там, на улицах среднеазиатского Парижа. Но только на миг позволил себе Акопов поддаться очарованию спокойного предгорного пейзажа — именно страсти и междоусобицы привели его в город.

— Пошли, — вздохнул Акопов.

Убайдулла щелкнул пальцами, из уютной прохладной полумглы ресторана выскочил юноша в белой куртке. Он ловко приладил на дверь большую, заметную с берега, табличку: «Ресторан закрыт на спецобслуживание».

Привыкая к тусклому свету, Акопов на пороге огляделся. Зал ресторана был отделан темным резным деревом — розы и птицы прихотливо переплетались на панелях. Шесть низких лакированных столов двумя рядами стояли на возвышениях, куда надо было подниматься, оставляя в проходе обувь. Возле столов лежали яркие ковровые подушки. Только три человека находились в зале — высохший старичок в светлом халате и белой чалме ходжи, пожилой толстяк в обычном костюме и молодой мужчина, одетый словно на дипломатический прием — при бабочке. Но в пестрых носках…

Вначале Акопов поздоровался с ходжой, учтиво поклонившись и пробормотав длинный набор положенных приветствий. Старичок озадаченно посмотрел на Убайдуллу и с детским простодушием произнес:

— А ты говорил — кяфир…

— Кяфир, кяфир, — успокоил ходжу Акопов. — Неверный, совершенно точно. Просто, уважаемый, я слишком долго изучал ваши обычаи и язык.

— Слишком долго учил и слишком хорошо выучил! — громко засмеялся толстяк.

— Знать бы еще — зачем, — серьезно сказал молодой.

— От большой любознательности, — пожал плечами Акопов. — Думал, буду ученым.

— Садимся, — подтолкнул Акопова к столу Убайдулла. — Не знаю, как вы, дорогие друзья, а у меня с утра куска лепешки во рту не гостило… Между тем, уже обед прошел! Так что самое время…

По его знаку к столу приблизилась целая бригада белых курток и поставила закуску — холодное мясо, виноград, ломтики вяленой дыни, тонкие ломкие лепешки, салат из сладкой редьки, приправленной алыми зернами граната… В центре стола водрузили два больших чайника и один маленький. Убайдулла на правах хозяина занялся кайтаром — переливанием из пиалы в чайник, чтобы лучше заварилось. Сие священнодействие молча наблюдали сотрапезники, а Акопов наблюдал за ними. Потом несколько минут все так же молча, отдавая уважение хлебу на столе, ели. Старичок ходжа клевал с ладони, как воробушек, кусок лепешки, толстяк не брезговал мясом, а молодой мужчина в бабочке тренировал зубы на винограде. Выпили крепкого зеленого чая, почти бесцветного.

— Девяносто пятый, — позвенел ногтем по краю пиалки Акопов.

— Правильно, — покивал толстяк. — Я его заказывал.

На самом деле Акопов, не любивший чай, в особенности, зеленый, сказал наугад, полагая, что главари мафии и не станут пить другой чай — только престижный девяносто пятый, особым образом ферментированный. Тот же Степан, например, не стал бы угощать Акопова «бормотухой»…

Однако замечание Акопова словно сдвинуло с места глыбу молчания.

— Полагаю, — сказал Убайдулла, — можно переходить к настоящей еде и настоящим переговорам.

Белые куртки смели со стола объедки и поставили супницу, похожую на Тадж-Махал. В большие пиалы, касы, Убайдулла налил огненную шурпу. От мяса в ней ложка стояла. После двух глотков наперченного варева Акопов взопрел. Отвык, оказывается.

— Мы знаем, кто вы, — сказал молодой человек с бабочкой, помешивая в касе куском лепешки. — Теперь знаем. И находимся, откровенно говоря, в некотором недоумении…

— Отчего же? — насторожился Акопов.

— Помогать вашей конторе… еще не приходилось. Но о возможностях ее наслышаны. Потому и недоумеваем.

— Недоумеваем — мягко сказано, — вмешался старичок в белой чалме. — Мы бы предпочитали держаться подальше от тех могущественных институтов, один из которых вы представляете. Мы люди маленькие, у нас свое дело. Тоже маленькое… Но — свое.

— Могущество нашей конторы не беспредельно, — сказал Акопов. — И потом… Одного маленького камешка бывает достаточно, чтобы сдвинуть большой обвал. Так что не надо самоуничижения, уважаемый ходжа.

— Одно дело — посланец Степана, которого мы все глубоко уважаем, — не сдавался старичок. — И совсем другое — верный палец на карающей деснице государства. Того самого государства, от которого мы пока ничего хорошего не видели.

— Вот именно, — припечатал молодой человек с бабочкой.

— А вы не помогайте пальцу карающей десницы, — нахмурился Акопов. — Вас просит о помощи посланец Степана. Давайте так рассуждать.

— Хотелось бы, — вздохнул молодой человек. — И все же вы — не совсем посланец уважаемого Степана.

— Это как-то может повлиять на наши дальнейшие отношения?

— Возможно, — кивнул молодой человек.

Акопов покосился на Убайдуллу. Старик безучастно крошил в касу зелень.

— Ну, что ж, — медленно поднялся Акопов. — Придется обойтись без вашей помощи. Не смею настаивать.

— Сядь, — сказал Убайдулла. — Так переговоры не ведут…

— А вы их, действительно, хотите вести?

— Садитесь, садитесь, — сказал ходжа. — Какой же вы горячий… Мы вам пока изложили только причины наших опасений. Теперь давайте подумаем вместе, как их рассеять.

— Ладно, — опустился на свою подушку Акопов и скрестил ноги. — Продолжим переговоры. Вы знаете, кто я. Неплохо бы и мне знать, кто вы. Может быть, я тоже пересмотрю перспективы дальнейшего сотрудничества.

— Не лезь в бутылку, друг, — тихо сказал по-русски толстяк. — Мы готовы тебе помочь. Но и ты должен помочь…

— Погоди, Рамиз, — резко сказал молодой. — Значит, уважаемый Гурген, вы хотите знать, с кем имеете дело? Ну, что ж… Я сегодня разговаривал со Степаном. Он убедил: вам можно верить. Итак, Убайдулла представляет связь и боевые структуры. Ходжа Сайфетдин-имам возглавляет силы, поддерживающие церковь. Рамизу подчиняются люди, работающие в хозяйственной, скажем так, сфере. А я представляю правительственные круги. Достаточно представительное совещание, не так ли?